Великий и могучий русский язык... твою мать...
Отец моего товарища был полковником Советской Армии. Служил в штабе Туркестанского военного округа.
Приезжает он как-то с проверкой на отдалённую армейскую точку в Туркмении. Кругом пески. А посреди этих песков - пара домиков, человек сорок солдат, да пара офицеров, окончательно охреневших от белого солнца пустыни.
По армейским меркам - приезд туда полковника из штаба округа сродни явлению Христа верующему в него народу.
Проверяемые, яснее ясного, из кожи лезут, чтобы, значит, своё подразделение и, соответственно, себя, любимых, в лучшем свете представить.
Ещё бы - не представишь, так и останешься сохнуть саксаулом в капитанском звании без всякого повышения и перевода ещё лет -надцать в такой ужасной дыре, где даже вода привозная.
Всё, вроде бы, идёт нормально.
Кругом идеальный порядок.
Солдаты чисты и опрятны.
Всякие там журналы по боевой и политической подготовке тоже в исключительном порядке.
Полковник доволен.
Местные лейтёха-капитан счастливы и уже о переводе из опостылевших песков в среднюю полосу России мечтают.
Ведут они, значит, полковника в местную крохотную столовку отобедать. Причём, в прямом смысле этого слова. Без всяких там пышных застолий, халявной водки или же дармового коньяка.
В столовую, значит, заводят, проверяющего, а сами тактично дематериализуются, т.к. не по чину им с Христом за одним столом хлебы преломлять.
Тут же выскаивает надраенный до блеска таджик-поварёнок. Улыбается, изгибается всячески и услужливо спрашивает:
- Тфою мат, полкан, чё хават будеш? Давай, бля, иблом не щёлкай, говори по бырому, ёп тфою мат!!!
И улыбка таджикская добрая - во всю приветливую рожу...
Офицер, понятное дело, малость прифигел от такой ситуации.
Но проверяющий был человеком справедливым, опытным и не делающим сразу скоропалительных выводов.
- А чем покормишь, солдат? - спрашивает, улыбаясь.
- Хороший хавчик есть, биляд. Борщ-морщ, салат-малат, тфою мат, шашлык-машлык. Ты, биляд, всё хавать будешь или как?
И улыбка таджикская, по-прежнему, во всю радостную рожицу.
Полковнику тут же стало ясно, что таджик, практически не говоривший по-русски, из родного горного кишлака попал на эту отдалённую точку, где все между собой общались просто, коротко и исключительно матом, как это в армии водится..
Вот он и освоил этот язык, искренне считая, что это и есть настоящий великий и могучий русский язык, утешение и отрада для души, измученной армейской службой, когда в дни тягости и сомнений именно к нему обращаешься - великому русскому языку.
И к полковнику он тоже обращался с сердцем, по-доброму, никак не желая того хоть как-то обидеть или задеть. Он же не самоубийца, этот таджичонок.
Ведь солдат, говоря с полковником, искренне не понимал смысла всех этих - бля..., ёп тфою мат, ну, и тому подобное...
Приезжает он как-то с проверкой на отдалённую армейскую точку в Туркмении. Кругом пески. А посреди этих песков - пара домиков, человек сорок солдат, да пара офицеров, окончательно охреневших от белого солнца пустыни.
По армейским меркам - приезд туда полковника из штаба округа сродни явлению Христа верующему в него народу.
Проверяемые, яснее ясного, из кожи лезут, чтобы, значит, своё подразделение и, соответственно, себя, любимых, в лучшем свете представить.
Ещё бы - не представишь, так и останешься сохнуть саксаулом в капитанском звании без всякого повышения и перевода ещё лет -надцать в такой ужасной дыре, где даже вода привозная.
Всё, вроде бы, идёт нормально.
Кругом идеальный порядок.
Солдаты чисты и опрятны.
Всякие там журналы по боевой и политической подготовке тоже в исключительном порядке.
Полковник доволен.
Местные лейтёха-капитан счастливы и уже о переводе из опостылевших песков в среднюю полосу России мечтают.
Ведут они, значит, полковника в местную крохотную столовку отобедать. Причём, в прямом смысле этого слова. Без всяких там пышных застолий, халявной водки или же дармового коньяка.
В столовую, значит, заводят, проверяющего, а сами тактично дематериализуются, т.к. не по чину им с Христом за одним столом хлебы преломлять.
Тут же выскаивает надраенный до блеска таджик-поварёнок. Улыбается, изгибается всячески и услужливо спрашивает:
- Тфою мат, полкан, чё хават будеш? Давай, бля, иблом не щёлкай, говори по бырому, ёп тфою мат!!!
И улыбка таджикская добрая - во всю приветливую рожу...
Офицер, понятное дело, малость прифигел от такой ситуации.
Но проверяющий был человеком справедливым, опытным и не делающим сразу скоропалительных выводов.
- А чем покормишь, солдат? - спрашивает, улыбаясь.
- Хороший хавчик есть, биляд. Борщ-морщ, салат-малат, тфою мат, шашлык-машлык. Ты, биляд, всё хавать будешь или как?
И улыбка таджикская, по-прежнему, во всю радостную рожицу.
Полковнику тут же стало ясно, что таджик, практически не говоривший по-русски, из родного горного кишлака попал на эту отдалённую точку, где все между собой общались просто, коротко и исключительно матом, как это в армии водится..
Вот он и освоил этот язык, искренне считая, что это и есть настоящий великий и могучий русский язык, утешение и отрада для души, измученной армейской службой, когда в дни тягости и сомнений именно к нему обращаешься - великому русскому языку.
И к полковнику он тоже обращался с сердцем, по-доброму, никак не желая того хоть как-то обидеть или задеть. Он же не самоубийца, этот таджичонок.
Ведь солдат, говоря с полковником, искренне не понимал смысла всех этих - бля..., ёп тфою мат, ну, и тому подобное...