Дело о голубой крови
Это сейчас вокруг меня поэтессы ходят нескончаемым потоком нытья и розочек. А вот как двадцать лет назад это случилось впервые.
Пришла в редакцию женщина в песцовом воротнике вокруг грудей, в погрызенных бусах, где каждая бусина была примерно с грецкий орех, и в вязаном платье цвета «бедро испуганной нимфы». Платье это, по задумке его создателя, сначала должно было, наверное, стать гольфиком, но чьи-то золотые руки не рассчитали с размером, и в этот длинный мягкий тубус уместилась целиком длинная тонкая женщина. Увенчала себя бирюзовыми булыжниками – и явила миру творческую натуру.
- Мои предки после Революции прятали в Швейцарии царское золото. Я сама веду род от Рюрика, и хочу об этом рассказать, - молвила она со скромностью человека, который не нуждается в дополнительном представлении.
Теперь-то мне по одному взгляду было бы понятно, от какого Юрика она ведет свой род, а тогда казалось, что женщина, официально работающая педагогом дополнительного образования, должна быть предварительно проверена на вменяемость. И раз говорит, что у нее славные предки, стало быть, есть причины.
Дама сообщила, что сегодня у нее поэтический вечер, и там она предъявит неопровержимые доказательства всего, что требуется газете. И я пошла на этот вечер. В маленьком черном платье (поэтический вечер же!) и с ахматовским пучком.
На входе женщина в белом халате ткнула меня в живот пачкой билетов с древней надписью «цена 15 коп.» и сообщила, что проникновение в зал стоит 50 рублей. Уже тут следовало задуматься над символикой происходящего, но…
- Но я журналист… - пискнула я.
- А вам туда зачем? – изумилась она.
- Статью писать, - с достоинством доложила юная Салли. И вплыла в тронный зал, который представлял собой несколько столиков с почтеннейшей публикой и небольшую сцену возле бара. Белый халат билетерши объяснился просто – она, обилетив жаждущих, потом разливала чай, пиво и что покрепче.
Народу было немного. Поэтесса вышла из какой-то подсобки, все тем же песцом наружу, шатаясь, с бутылкой водки в руке, увидела меня - и скрылась из виду. Я взяла чайник чая с мятой и села в уголок, прикрывшись каким-то растением. Как знала, что пригодится.
Через несколько минут поэтесса подсела.
- Представляете, Салли, - сказала она, стараясь четче артикулировать, - мне налили воду таблетку запить в бутылку из-под водки!
Представляю. А качалась ты, потому что ветер сильный.
Началось выступление. Поэтесса оказалась не единственной творческой натурой среди присутствующих. Из-за столиков выходили серьезные мужчины или женщины и что-то бурчали в микрофон, снабжая свои выступления ремарками типа «Вот это стихотворение особенно любила Люся Задунайская» (или кто-то в этом роде). И зал скорбно замолкал, то ли сочувствуя Люсе, то ли потрясенный сей мощной характеристикой. Я сначала прислушивалась, а потом плюнула. Зато когда вышла моя дама, напрягать уши не пришлось. Она звонко, будто и не запивала таблетку в позе горниста, объявила:
- Дорогие мои! Сегодня с нами известный журналист известной газеты! Вот она!
По мановению длани поэтессы все обернулись на меня, а я поперхнулась чаем. Что-то мята сразу перестала успокаивать.
- …Она пришла, чтобы написать сенсационную новость, которую я сейчас расскажу! – продолжала довольная поэтесса. – У меня готова книга, дорогие! Там я изложила всю историю моей семьи! И вы сами понимаете, что журналисты абы чем не заинтересуются! Скоро мои мемуары увидят свет!
Зал вяло похлопал – наверное, ладони сводило от зависти, а я на этом самом месте дала себе слово никогда не работать с писателями, поэтами, изданием книг и прочим, что толкает в цепкие объятия библио-эксгибиционистов. Никогда. Ни за что.
Поэтесса читала что-то типа:
- Ты проходишь мимо,
Я сижу.
Ты идешь – я сижу и молчу.
Так скажи: куда ты идешь?
Близко к тексту я, естественно, не помню. Но заканчивался стих словами: «Я сижу. Передайте всем». У меня потом это долго было локальным мемом: «Я пожрал. Передайте всем». «Я упал. Передайте всем».
В общем, надула меня дамочка. Из всех доказательств голубой крови у нее была только привычка синячить, но таких-то аристократов духа и без стихов полно.
Когда все это гульбище любимцев муз закончилось, и я вышла на свежий воздух, оказалось, что на улице уже очень темно. Пьяные компании, блатная музыка из машин и в целом вечер был нифига не томный. И я догнала молодого человека, которого запомнила в зале, – он единственный сидел примерно с таким же, как у меня, выражением лица. И тоже пришел в одиночку.
- Можно мне с вами в сторону центра? – робко спросила у него.
– А то одной тут как-то страшно.
Разговорились. Оказалось, что он тоже поэт и пришел разведать обстановку. Очень убивался по поводу потраченных 50 рублей. И он сказал важную вещь: все это – не навсегда. Скоро придут другие люди с другими стихами. А эти граждане уйдут в другое место.
И он оказался прав. Прошло несколько лет, и на место любимых поэтов Люси Задунайской пришли другие. Более мне симпатичные. Настолько, что я даже сама в их клубах выступала пару раз. А те нетрезвые ворчливые поэты пошли в другое место. Я не знаю, в какое, но мне туда точно не надо.