Чтоб несло завихрениями
Как на кладбище страшнее встретить маленькую девочку в белом платьице, чем здорового пьяного мужика с лопатой, так для редакции страшнее визит милой старушки, чем какого-нибудь матерящегося депутата. С депутатом мы справимся. А где в хрупкой бабушке кроется сто кило в крокодиловом эквиваленте, с первого взгляда не всегда определишь.
Пришла одна. Села. Вздыхает. Сразу понятно, что с живых нас не слезет.
- Мне восемьдесят шесть лет, - говорит. – Скоро умирать, - и один глаз платочком вытирает, а вторым зырк на нас – типа, кто из этих мудаков не жалеет бабушку?
Мудакам сразу стало понятно, что Создатель в непознаваемом промысле Своем наградил ее недюжинным здоровьем, и она еще на наших похоронах простудится.
Как выяснилось, у нашей гостьи около двух лет назад умер сын, одинокий мужчина, у которого было любимое живое существо – собака хаски. Бабушка с горя слегла, дочь за ней ухаживала. Женщины сразу поняли, что собаку не потянут, – этот голубоглазый дурак мощностью в два экскаватора требовал больше времени, сил и внимания, чем все остальное мироздание. И хаски пристроили в добрые руки. У его новых хозяев собственный дом с большим участком.
Казалось бы, все устроилось. Но через два года старушка опомнилась, что та хаски – все, что у нее осталось от сына. И захотела собаку вернуть. Новые хозяева отказались расставаться с питомцем – и старушка пришла в редакцию требовать поддержки.
- Отдать собаку было большой ошибкой, но я находилась в очень плохом моральном состоянии, - сказала она. – А сейчас мне стало немного лучше, и я хочу собаку забрать, это единственная память о моем сыне.
Мы попытались объяснить, что не будет собака сидеть рядышком, вздыхать и умильно смотреть ей в глаза, завывая на мотив песенки мамонтенка. Хаски, привыкшая к жизни в большом вольере в сельской местности (у сына старушки она жила год, а у новых хозяев почти два), не будет тихо лежать на коврике в квартире. Она сначала разнесет ее, а потом потребует еды и игр на свежем воздухе. С ней нужно гулять три часа в сутки, причем этот ураган будет бегать и требовать от хозяина активного участия во всех развлечениях. В общем, просто умрешь уставшим. И напоследок вспомнишь, конечно, сына, но не в смысле «у него были такие же голубые глаза», а в смысле «почему ты не мог завести рыбок или чихуахуа».
Но бабушка наши рассказы про потребности хаски в быту не слушала. Она твердила одно:
- Это собака сына, я хочу ее вернуть. Я готова судиться. Я уже судилась, дошла до Страсбурга и опять дойду.
Конечно, дойдешь. Даже добежишь. От нас до Страсбурга по автодороге всего три тыщи километров. Одному хаски на два дня прогулок, главное – за поводок держаться крепче, чтоб несло завихрениями. Левой держишься, а правой лоб-пупок-право-лево… Повторять до прибытия к месту назначения.
- Это моя собака, - упрямо повторила старушка. – Сын ее купил у заводчика, я наследница. Надо судиться – буду судиться.
Мы переглянулись и пожали плечами. Мудаки, чоуж. Бабушка ушла злая. Накатала на нас жалобу, что мы неправильно ведем прием граждан и ее, ветерана труда, оскорбили равнодушием.*
Хаски она из добрых рук все-таки вырвала с помощью прошаренного юриста, который обещал новым хозяевам возбуждение уголовного дела о присвоении чужого имущества. Собаку вернули. Как она жила в квартире – никто точно не знает. Гулять бегала одна, сшибая на своем пути детей, взрослых, деревья и малые архитектурные формы. В квартире лаяла. Когда соседи вызывали участкового, старушка вызывала скорую и ложилась помирать. Дверь открывала только медикам. Требовала батюшку и соцработника. Потом следы этой незаурядной женщины затерялись во множестве других журналистских тем.