Свадьба художника
Его жизнь представляла собой одно сплошное деревенское недоразумение. Художник никогда нигде не работал, не был женат, не имел детей, не вел хозяйство, даже кошек не держал. Из живности у него водились только худые мыши, напрасно питающие надежду покушать.
Он всячески презирал ручной труд, считая, что интеллигент не имеет права браться за лопату той же рукой, которой он только что держал кисть. Несмотря на голод, холод, укоры, насмешки, Художник упорно отказывался заводить огород, питаясь единственно лишь алкоголем.
Часов в десять утра он с видом сельского старосты важно вышагивал в сторону своего дома из винного ларька, обязательно растопырив пальцы веером, вероятно для улучшения равновесия. Хотя, винный ларек — слишком громкое название для вместилища десяти ящиков тройного одеколона.
Просыпался обычно среди ночи, невыносимо страдая от похмелья, брался за кисть, зацеплял ею старую фанерку под кроватью и начинал малевать на этой досочке желтое ржаное поле, дорогу на ней, и кривую березу в середине картины.
К семи часам утра работа подсыхала, и Художник продавал ее первому попавшемуся. Цена зависела от степени похмелья. Обычно картины Толи-Коли стоили от 20 до 50 рублей (литр бензина тогда стоил 7 рублей). Но чаще все менялось на скляночку тройного одеколона.
После обеда художник опять с важным видом вышагивал по единственной улице, растопыривал пальцы веером и, добравшись до дому, засыпал мертвецким сном вплоть до полуночи. Потом вновь просыпался в ужасном похмелье, рисовал свое ржаное поле с кривой березой и… круг замыкался.
Иногда Художник, не будучи в силах победить хмель, засыпал по дороге домой; сон настигал его в самых неожиданных местах: под запрудой, в старой заброшенной свиноферме посреди молодого леса и даже в кровати с женой главного зоотехника колхоза, когда последнего не было дома.
Художник гордился тем, что имел связь с 99 женщинами, но никак не мог наладить контакт с сотой. Старухи были уже пройденной историей, молодушки не желали общаться с бездельником, а юные девицы еще не созрели для того, чтобы стать музами для творца искусства.
Когда он был в относительно вменяемом состоянии – любил рассказывать, как в Москве три дня беспробудно пил с Высоцким, как получал высшее художественное образование в Париже, в доказательство даже говорил на французском: «парле франсе» и «же не манж па сис жур». Мы дивились.
Теперь, думается, вы понимаете, насколько странным казалось известие о свадьбе этого человека. К тому же художнику жена нужна так же, как и зайцу – курево. Он абсолютно не представлялся семейным человеком. И вдруг по деревне прошел слух, что Художник вознамерился жениться.
Тем не менее, живописец деревенский прекратил пить, разорвал всякие отношения с собутыльниками, поднял цену за картины с ржаным полем и березой до 250 рублей за штуку. К зоотехниковой жене прекратил всякие хождения и даже съездил в райцентр, чтобы справить себе новый пиджак.
Свадьба в деревне — редкое событие, достойное быть вписанным в историю. Зная безответственность Художника, жители Максимовки решили сами организовать свадьбу: мужики строгали доски для столов, бабы солили капусту и ставили брагу. По всей деревне шли толки о необычной свадьбе.
Говаривали, что у кистоблуда уже давно есть молодая девушка, до смерти влюбившаяся в перспективного художника, кто-то утверждал, что живописец решил отбить зоотехникову жену, что явно не соответствовало истине, поскольку отношения у них были исключительно платонические.
В одну из ночей охотник Иван, живший на краю деревни, вышел курить самосад на лавочку под окном и увидел, как Художник крался по улице с кем-то, дошел до своего дома и закрылся изнутри, не зажигая свет.
Следующей ночью соседи даже подкрались было к окну Художника для того, чтобы вывести на чистую воду все его тайны; долго смотрели ему сквозь худые занавески, прислонялись ухом к бревенчатой стене, но все было безуспешно. Дома кто-то был, но вел себя тихо.
Тут, со стороны леса, сзади подошел сам Художник, закричал: "Пш-шли вон, натуры!" Соседи совершенно смешались, пробормотали каждый свое и мгновенно разбрелись по домам. После этого в деревне слухов стало еще больше.
А между тем весна с каждым днем добавляла больше тепла. Снег уже давным-давно стаял, и крестьяне ждали только испарения влаги из земли, чтобы приступить к весенним работам. Но предстоящая свадьба скрасила томительное ожидание.
Все так жаждали наступления этого события, что и не обратили внимания, что невесту-то никто и не видел. Свадьба, художник… казалось, что Художник женится сам на себе. Но день свадьбы был назначен и почти все уже было готово к торжеству.
Столы сколотили прямо на улице, поставили даже специальную дощатую площадку под пляски, все принесли еды, ели, пили; Михаил Плохиш пришел с кустарной гармонью играть частушки, но перепил и не сыграл ни разу, хорошо, что на празднике случился Захар Амонович и спас веселье баяном.
Лёня Летчик рассказывал, как летал над Кандагаром в афганскую кампанию (хотя он это рассказывал при всяком случае), молодые парни, коих в Максимовке было всего три человека, были наряжены в расшитые рушники, которыми обычно украшают божницы в уголках.
Дядя Вася-бульдозерист утверждал, что снесет любой дом одними гусеницами на спор и даже встал, пошел к трактору, завел его, но охотник Иван, вздохнув, залез в кабину и выбросил пьяного Василия наружу. В конце бульдозериста славно побили.
Пришла старуха Осипиха без угощения, налила себе ковш водки, нагло выпила, плюнув, сказала: "Что за нынче свадьбы без жениха?"
Затем заказала Захару Амоновичу "Дайте в руки мне гармонь", спела ее, закончив песню словами "А я люблю женатого", выпила еще, нюхнула табачку и ушла восвояси.
Вскоре уставшие слушатели побили Лёню Летчика; на праздник пришел Толя Чугун и побил тех, кто бил Лёню, потом началось безобразие и уже было невозможно разобрать, кто с кем дрался.
Очнулся Миша Плохиш и потребовал предъявить ему невесту, а то, мол, зря он что ли так здоровьем пострадал? Народ окружил дом Художника; кто-то кричал свадебные прибаутки, вроде «ваш товар, наш купец», «совет да любовь». Но жених отворил окно, прорычал: «Ага!» и захлопнул ставню.
Сельчане ровным счетом ничего не поняли, но врожденная интуиция подсказала им, что пора праздовать дальше. Праздник шел до утра, потому что в наших краях сильно перепивших выгоняют на площадку плясать до тех пор, пока не протрезвеют, а затем можно пить дальше.
Была в Максимовке странная традиция: сидят, все пьют за столом, но вдруг подходит к тебе какая-нибудь тетя Люба, в одной руке держит бутыль самогона,в другой рюмку размером с черную дыру. И говорит, что если ты не выпьешь, то она выльет тебе водку на голову.
Самогон ее со вкусом гвоздей, но приходится пить. Она наливает вторую рюмку и предлагает выпить. Ты говоришь, что уже уже пил однажды, но она говорит, что у тебя два глаза и если не хочешь, чтобы их количество уменьшилось, надо выпить вторую.
После тёти Любы подойдет тётя Зина, потом старуха Петровна, потом Якимиха. И остаться трезвым на этом деревенском празднике абсолютно невозможно, потому что в те времена человека, отказавшегося пить по состоянию здоровья или по убеждению, отказывались принимать за человека.
Не деньгами мерялось достоинство человека, а тем, каков он во хмелю. Денег больших никто не зарабатывал, их хватало, разве что на то, чтобы расплатиться с долгами в магазине, а на следующий день все снова брали в долг. Охотник Иван чинил утюги, дед Михайла умел настроить антенну
Вениамин столярничал для всех деревенских, а Альмаков был лучшим слесарем на свете, могущим сотворить из железа все что угодно. Ну, а за искусство отвечал наш Художник, про которого все забыли.
Кстати, он так и не появился на собственной свадьбе. На следующее утро все в пять утра погнали коров на край деревни, чтобы сдать их пастуху, а у Художника в огороде уже работала какая-то женщина.
Господи Иисусе, так это же жена Художника! Она была чрезвычайно толста, в ширь природа ее разнесла больше, чем ввысь. Руки ее были крепкими, с мясистыми привыкшими к работе с землей. Удивителен был выбор спутницы жизни от человека, который пил с Высоцким.
Она в один день вскопала огород, на второй день посадила там все, что возможно, через пару недель уже на подоконнике зеленела помидорная рассада, на втором подоконнике она уже проращивала пшеницу, чтобы ставить брагу для самогона.
Участок был огорожен плетнем впервые с тех времен, как помер дед Данила, отец Художника. Соседи пробовали спросить у интеллигента, не надо ли ему навоза для огуречной грядки, но теперь этого человека невозможно было разговорить.
В ответ он либо рычал, либо говорил что-то невразумительное, вроде: «ксилография», «натура», «полиптих». Пьяным он хотя бы мог связать пару слов, но с трезвым Художником было решительно невозможно говорить.
Люди уже перестали было разговаривать с ним, как вдруг однажды он был замечен в своем обычном состоянии: возвращался из винного ларька, растопырив веером пальцы. Все кинулись к нему и стали расспрашивать о его жене.
Пьяный художник сначала зарычал, потом крикнул: «Ха! Натура-а-а-а!», а затем показал всем здоровенный кукиш. Аграрии, однако ж, не довольствовались этим ответом и выпытали у художника всю правду об истории со свадьбой.
Оказалось, что наш деревенский интеллигент возжелал отведать плоды сельского труда: моркови, луку, редиса, запастись на зиму картошкой, но отступиться от своего принципа «интеллигент – не крестьянин» не мог никак.
Выход был прост: завести сильную жену на период весенней страды, склонить ее к труду, а потом, после всех работ, с сожалением объявить ей, о том, что вольный художник не достоин такой женщины, как она.
Художник икнул настолько важно, насколько позволяло его художественное образование, и отправился домой, рисовать свои картины с ржаным полем и кривой березой, оставив народ в полном остолбенении.
Все.
Он всячески презирал ручной труд, считая, что интеллигент не имеет права браться за лопату той же рукой, которой он только что держал кисть. Несмотря на голод, холод, укоры, насмешки, Художник упорно отказывался заводить огород, питаясь единственно лишь алкоголем.
Часов в десять утра он с видом сельского старосты важно вышагивал в сторону своего дома из винного ларька, обязательно растопырив пальцы веером, вероятно для улучшения равновесия. Хотя, винный ларек — слишком громкое название для вместилища десяти ящиков тройного одеколона.
Просыпался обычно среди ночи, невыносимо страдая от похмелья, брался за кисть, зацеплял ею старую фанерку под кроватью и начинал малевать на этой досочке желтое ржаное поле, дорогу на ней, и кривую березу в середине картины.
К семи часам утра работа подсыхала, и Художник продавал ее первому попавшемуся. Цена зависела от степени похмелья. Обычно картины Толи-Коли стоили от 20 до 50 рублей (литр бензина тогда стоил 7 рублей). Но чаще все менялось на скляночку тройного одеколона.
После обеда художник опять с важным видом вышагивал по единственной улице, растопыривал пальцы веером и, добравшись до дому, засыпал мертвецким сном вплоть до полуночи. Потом вновь просыпался в ужасном похмелье, рисовал свое ржаное поле с кривой березой и… круг замыкался.
Иногда Художник, не будучи в силах победить хмель, засыпал по дороге домой; сон настигал его в самых неожиданных местах: под запрудой, в старой заброшенной свиноферме посреди молодого леса и даже в кровати с женой главного зоотехника колхоза, когда последнего не было дома.
Художник гордился тем, что имел связь с 99 женщинами, но никак не мог наладить контакт с сотой. Старухи были уже пройденной историей, молодушки не желали общаться с бездельником, а юные девицы еще не созрели для того, чтобы стать музами для творца искусства.
Когда он был в относительно вменяемом состоянии – любил рассказывать, как в Москве три дня беспробудно пил с Высоцким, как получал высшее художественное образование в Париже, в доказательство даже говорил на французском: «парле франсе» и «же не манж па сис жур». Мы дивились.
Теперь, думается, вы понимаете, насколько странным казалось известие о свадьбе этого человека. К тому же художнику жена нужна так же, как и зайцу – курево. Он абсолютно не представлялся семейным человеком. И вдруг по деревне прошел слух, что Художник вознамерился жениться.
Тем не менее, живописец деревенский прекратил пить, разорвал всякие отношения с собутыльниками, поднял цену за картины с ржаным полем и березой до 250 рублей за штуку. К зоотехниковой жене прекратил всякие хождения и даже съездил в райцентр, чтобы справить себе новый пиджак.
Свадьба в деревне — редкое событие, достойное быть вписанным в историю. Зная безответственность Художника, жители Максимовки решили сами организовать свадьбу: мужики строгали доски для столов, бабы солили капусту и ставили брагу. По всей деревне шли толки о необычной свадьбе.
Говаривали, что у кистоблуда уже давно есть молодая девушка, до смерти влюбившаяся в перспективного художника, кто-то утверждал, что живописец решил отбить зоотехникову жену, что явно не соответствовало истине, поскольку отношения у них были исключительно платонические.
В одну из ночей охотник Иван, живший на краю деревни, вышел курить самосад на лавочку под окном и увидел, как Художник крался по улице с кем-то, дошел до своего дома и закрылся изнутри, не зажигая свет.
Следующей ночью соседи даже подкрались было к окну Художника для того, чтобы вывести на чистую воду все его тайны; долго смотрели ему сквозь худые занавески, прислонялись ухом к бревенчатой стене, но все было безуспешно. Дома кто-то был, но вел себя тихо.
Тут, со стороны леса, сзади подошел сам Художник, закричал: "Пш-шли вон, натуры!" Соседи совершенно смешались, пробормотали каждый свое и мгновенно разбрелись по домам. После этого в деревне слухов стало еще больше.
А между тем весна с каждым днем добавляла больше тепла. Снег уже давным-давно стаял, и крестьяне ждали только испарения влаги из земли, чтобы приступить к весенним работам. Но предстоящая свадьба скрасила томительное ожидание.
Все так жаждали наступления этого события, что и не обратили внимания, что невесту-то никто и не видел. Свадьба, художник… казалось, что Художник женится сам на себе. Но день свадьбы был назначен и почти все уже было готово к торжеству.
Столы сколотили прямо на улице, поставили даже специальную дощатую площадку под пляски, все принесли еды, ели, пили; Михаил Плохиш пришел с кустарной гармонью играть частушки, но перепил и не сыграл ни разу, хорошо, что на празднике случился Захар Амонович и спас веселье баяном.
Лёня Летчик рассказывал, как летал над Кандагаром в афганскую кампанию (хотя он это рассказывал при всяком случае), молодые парни, коих в Максимовке было всего три человека, были наряжены в расшитые рушники, которыми обычно украшают божницы в уголках.
Дядя Вася-бульдозерист утверждал, что снесет любой дом одними гусеницами на спор и даже встал, пошел к трактору, завел его, но охотник Иван, вздохнув, залез в кабину и выбросил пьяного Василия наружу. В конце бульдозериста славно побили.
Пришла старуха Осипиха без угощения, налила себе ковш водки, нагло выпила, плюнув, сказала: "Что за нынче свадьбы без жениха?"
Затем заказала Захару Амоновичу "Дайте в руки мне гармонь", спела ее, закончив песню словами "А я люблю женатого", выпила еще, нюхнула табачку и ушла восвояси.
Вскоре уставшие слушатели побили Лёню Летчика; на праздник пришел Толя Чугун и побил тех, кто бил Лёню, потом началось безобразие и уже было невозможно разобрать, кто с кем дрался.
Очнулся Миша Плохиш и потребовал предъявить ему невесту, а то, мол, зря он что ли так здоровьем пострадал? Народ окружил дом Художника; кто-то кричал свадебные прибаутки, вроде «ваш товар, наш купец», «совет да любовь». Но жених отворил окно, прорычал: «Ага!» и захлопнул ставню.
Сельчане ровным счетом ничего не поняли, но врожденная интуиция подсказала им, что пора праздовать дальше. Праздник шел до утра, потому что в наших краях сильно перепивших выгоняют на площадку плясать до тех пор, пока не протрезвеют, а затем можно пить дальше.
Была в Максимовке странная традиция: сидят, все пьют за столом, но вдруг подходит к тебе какая-нибудь тетя Люба, в одной руке держит бутыль самогона,в другой рюмку размером с черную дыру. И говорит, что если ты не выпьешь, то она выльет тебе водку на голову.
Самогон ее со вкусом гвоздей, но приходится пить. Она наливает вторую рюмку и предлагает выпить. Ты говоришь, что уже уже пил однажды, но она говорит, что у тебя два глаза и если не хочешь, чтобы их количество уменьшилось, надо выпить вторую.
После тёти Любы подойдет тётя Зина, потом старуха Петровна, потом Якимиха. И остаться трезвым на этом деревенском празднике абсолютно невозможно, потому что в те времена человека, отказавшегося пить по состоянию здоровья или по убеждению, отказывались принимать за человека.
Не деньгами мерялось достоинство человека, а тем, каков он во хмелю. Денег больших никто не зарабатывал, их хватало, разве что на то, чтобы расплатиться с долгами в магазине, а на следующий день все снова брали в долг. Охотник Иван чинил утюги, дед Михайла умел настроить антенну
Вениамин столярничал для всех деревенских, а Альмаков был лучшим слесарем на свете, могущим сотворить из железа все что угодно. Ну, а за искусство отвечал наш Художник, про которого все забыли.
Кстати, он так и не появился на собственной свадьбе. На следующее утро все в пять утра погнали коров на край деревни, чтобы сдать их пастуху, а у Художника в огороде уже работала какая-то женщина.
Господи Иисусе, так это же жена Художника! Она была чрезвычайно толста, в ширь природа ее разнесла больше, чем ввысь. Руки ее были крепкими, с мясистыми привыкшими к работе с землей. Удивителен был выбор спутницы жизни от человека, который пил с Высоцким.
Она в один день вскопала огород, на второй день посадила там все, что возможно, через пару недель уже на подоконнике зеленела помидорная рассада, на втором подоконнике она уже проращивала пшеницу, чтобы ставить брагу для самогона.
Участок был огорожен плетнем впервые с тех времен, как помер дед Данила, отец Художника. Соседи пробовали спросить у интеллигента, не надо ли ему навоза для огуречной грядки, но теперь этого человека невозможно было разговорить.
В ответ он либо рычал, либо говорил что-то невразумительное, вроде: «ксилография», «натура», «полиптих». Пьяным он хотя бы мог связать пару слов, но с трезвым Художником было решительно невозможно говорить.
Люди уже перестали было разговаривать с ним, как вдруг однажды он был замечен в своем обычном состоянии: возвращался из винного ларька, растопырив веером пальцы. Все кинулись к нему и стали расспрашивать о его жене.
Пьяный художник сначала зарычал, потом крикнул: «Ха! Натура-а-а-а!», а затем показал всем здоровенный кукиш. Аграрии, однако ж, не довольствовались этим ответом и выпытали у художника всю правду об истории со свадьбой.
Оказалось, что наш деревенский интеллигент возжелал отведать плоды сельского труда: моркови, луку, редиса, запастись на зиму картошкой, но отступиться от своего принципа «интеллигент – не крестьянин» не мог никак.
Выход был прост: завести сильную жену на период весенней страды, склонить ее к труду, а потом, после всех работ, с сожалением объявить ей, о том, что вольный художник не достоин такой женщины, как она.
Художник икнул настолько важно, насколько позволяло его художественное образование, и отправился домой, рисовать свои картины с ржаным полем и кривой березой, оставив народ в полном остолбенении.
Все.