А вот раньше...
Вспомнился далёкий зимний вечер в деревне.
Мне лет шесть, я у бабушки на передержке, пока мама в Москве на учёбе. Декабрь. Холод лютый, снега под крышу, дед Степан раза два приходил откапывать двери. Вечера и ночь длинны. Телевизор есть, но его, почему-то не принято смотреть.
Принято вечерами ходить друг к другу в гости. Из печи доставать "листы" с насушенными семечками, щелкать их "с бородой", когда шелуха, огромным осиным гнездом свисает с нижней губы, играть в покер и преферанс и, конечно же, разговаривать разговоры.
Народу собиралось человек по десять-пятнадцать,не скучать же по домам. Это летом все заняты от зарии до зари, а зимой что...Ходи в гости, да сам принимай.
У кого внуки на побывке, те приходят с внуками. Нас быстро, первыми накормят и отправят в горницу "играться и не болтаться под ногами".
А если из внуков я одна, то можно всласть, но только "мовчком" сидеть на костистом колене деда Степана и слушать взрослые разговоры.
На всех посиделках всегда присутствует баба Домна. Ей то-ли сто, то-ли за сто лет, никто толком не знает, но её, как и внуков, всегда берут с собой пожилые уже дети.
Она всегда сидит возле горячей печи на табурете, греется. На ней всегда одно и то же штапельное тёмно-синее платье в мизерный красный цветочек, душегрея из вытертой овчины, валенки и чёрный платок в мелкую белую свастику (такие в посылках с гуманитарной помощью приходили алтайским немцам, когда они еще были не алтайскими и жили в Поволжье). Она напряженно вслушивается в разговоры, ловя каждое слово, для верности высвободив из под своего странного платка большое старческое ухо,с оттянутой большой дешёвенькой серьгой с огромным зеленым камнем, мочкой.
И вот мужики затеяли разговор про то, как оно было раньше. "И пшаниця - колос с кукурузину и мужики ростом с дом, с арбузными кулаками, а земля была такой тёплой, что хоть в феврале на ней спи и не простынешь, и лечились все в бане и ключевой водой, хоть лихоманку, а хоть даже и триппер, всё само проходило. А нынче - всё. Всё! Вся земля в проводах и трубах, облучение от радио и никакой жизни. Все больные. Все. Как в больницу не приедешь, так там очередь! Када такое было?!".
Тут молчавшая всегда и не всё слышавшая баба Домна неожиданно для всех подаёт голос.
- Да што вы тут брешетя? Ну брешете жа! Никада такого не было, как щас хорошо. Мы ж на кладбишше, как на работу ходили. Я осьмнадцять раз рожала, а живых-то только двое осталося. И в землянке нажилася зимой, никада от земли тепла не было. Не брешитя вы уже!
Все замолчали на какое-то время и перевели разговор на другую тему. Со старшими спорить было не принято тогда.
Мне лет шесть, я у бабушки на передержке, пока мама в Москве на учёбе. Декабрь. Холод лютый, снега под крышу, дед Степан раза два приходил откапывать двери. Вечера и ночь длинны. Телевизор есть, но его, почему-то не принято смотреть.
Принято вечерами ходить друг к другу в гости. Из печи доставать "листы" с насушенными семечками, щелкать их "с бородой", когда шелуха, огромным осиным гнездом свисает с нижней губы, играть в покер и преферанс и, конечно же, разговаривать разговоры.
Народу собиралось человек по десять-пятнадцать,не скучать же по домам. Это летом все заняты от зарии до зари, а зимой что...Ходи в гости, да сам принимай.
У кого внуки на побывке, те приходят с внуками. Нас быстро, первыми накормят и отправят в горницу "играться и не болтаться под ногами".
А если из внуков я одна, то можно всласть, но только "мовчком" сидеть на костистом колене деда Степана и слушать взрослые разговоры.
На всех посиделках всегда присутствует баба Домна. Ей то-ли сто, то-ли за сто лет, никто толком не знает, но её, как и внуков, всегда берут с собой пожилые уже дети.
Она всегда сидит возле горячей печи на табурете, греется. На ней всегда одно и то же штапельное тёмно-синее платье в мизерный красный цветочек, душегрея из вытертой овчины, валенки и чёрный платок в мелкую белую свастику (такие в посылках с гуманитарной помощью приходили алтайским немцам, когда они еще были не алтайскими и жили в Поволжье). Она напряженно вслушивается в разговоры, ловя каждое слово, для верности высвободив из под своего странного платка большое старческое ухо,с оттянутой большой дешёвенькой серьгой с огромным зеленым камнем, мочкой.
И вот мужики затеяли разговор про то, как оно было раньше. "И пшаниця - колос с кукурузину и мужики ростом с дом, с арбузными кулаками, а земля была такой тёплой, что хоть в феврале на ней спи и не простынешь, и лечились все в бане и ключевой водой, хоть лихоманку, а хоть даже и триппер, всё само проходило. А нынче - всё. Всё! Вся земля в проводах и трубах, облучение от радио и никакой жизни. Все больные. Все. Как в больницу не приедешь, так там очередь! Када такое было?!".
Тут молчавшая всегда и не всё слышавшая баба Домна неожиданно для всех подаёт голос.
- Да што вы тут брешетя? Ну брешете жа! Никада такого не было, как щас хорошо. Мы ж на кладбишше, как на работу ходили. Я осьмнадцять раз рожала, а живых-то только двое осталося. И в землянке нажилася зимой, никада от земли тепла не было. Не брешитя вы уже!
Все замолчали на какое-то время и перевели разговор на другую тему. Со старшими спорить было не принято тогда.