Сейчас расскажу. Вы ж не читали Жиоржи Амаду. Садитесь.
Сам я тоже не читал, мне в театре объяснили. Мистический реализм, называется.
После Маркеса вся Латинская Америка только мистический реализм танцует.
В роли сабжа - Оксанка. Беспардонно хороша собой. Её красота вредит мистическому реализму и искажает образ Латинской Америки в лучшую сторону. Когда баба красивей Моники Белуччи, это уже фантастический утопизм, ведь красивей Моники Белуччи бывает только Орнелла Мути. А кто этих тёть не различает, дальше может не слушать, смысл ускользнёт неизбежно.
Сначала все танцуют. Кроме мать.
Мать ходит многодетной походкой и шипит про ужасы женитьбы не на кофейной плантации. Не приведи господь, какая женщина. Но у Оксанки такой красивый позвоночник, что мать ей не указ. Ей всё молодо-салатово, она влюбляется в Коляна.
Колян – пьянь, игрок и в постели тоже хорош.
Дальше скукотень. Любовь в лице Коляна противостоит маме, чей фетиш - новое корыто и супер-рыба на посылках в перспективе.
И тут выходим мы с Ивановым. Не сразу, а по-чеширски. Такое крупное событие, как мы с Ивановым должно беречь зрителя от резкой сильной радости. Чтоб не случилось в зале инфарктов щастя, мы начинаем петь, невидимые залу. Там, за декорацией, есть лестница. На этой лестнице мы одной рукой прячемся, другой рукой играем серенаду. Сидим при том на корточках, колени на ушах. Режиссёр так повелел.
Это наш первый опыт пения с коленями на ушах. Нам подпевают бразильские девушки Танюшка, Уля, Настюха, Катенька, Олечка и Дарья Подоляко. Все обращены к нам ушами и коленями. Мне очень нравится эта часть спектакля. Особенно Дарья Подоляко.
Вы не смотрите, что у Дарьи имя сельскохозяйственного агрегата. Это специальное имя, для отвода мужиков. Мужики ведь какие предпочитают имена, –
Алина Волторнова, Карина Потёмкина-Таврическая, Анжела Гржим-Гржимайло, в девичестве Бонч-Бруевич.
А тут, хоп - Дарья Подоляко! По звукам имени – рога, хвосты, высокие надои. И никто не хватает за грудь, и куча временя свободного.
Но вы бы видели то место в Дарье, где седалищный нерв уступает права бедренному! Невыносимо глаз отвесть! Весь репетиционный период я сочинял внутренние монологи, обращённые к сплетению седалищного Дашиного нерва с бедренным. Недоедал, недосыпал, готовился. И вдруг, на премьере, Дарья обнаруживает в анамнезе мужа с молодым ребёнком! Так женское коварство убило во мне страсть к бразильской драматургии.
Во втором отделении мы с Ивановым переходим с балкона на авансцену. Один критик, не знающий как взять на седьмом ладу аккорд Е-sus, сказал:
- Странно видеть на бразильской свадьбе еврейского музыканта (это, типа, я) и рядом беглого в Бразилию гестаповца, мимикрирующего под еврейского музыканта (это, типа, Иванов).
Сразу видно, человек в Босса-Нове – ни бум-бум. Вот понимающие в искусстве люди говорят, что я – вылитый Антонио Карлос Джобим. Иванов тот да, чистый штурмбанфюрер. Его льстецы конечно врут, дескать, похож на Пьяццолу. А он им так верит – полный хенде хох!
Между нашими с Ивановым выходами ничего важного не происходит. Колян даёт дуба, Оксанка выходит повторно, за Толяна. Колян возвращается с того света, все втроём делают джагу-джагу.
В конце – нудная мораль по мотивам седьмой заповеди. Или пятой. Я их, признаться, путаю.
