Универсам имени Ленина
В застойные времена, когда гормон юного полового задора вовсю забурлил в
теле моего друга Фила, случилось с ним немедленно великое по меркам того
возраста несчастье: Его в очередной раз предала первая и еще не совсем
как следует познанная подружка.
Событие это расстроило моего друга настолько, что он долго не находил
себе места и даже подумывал красиво покончить жизнь самоубийством,
застрелившись из охотничьего ружья своего отца под окнами бывшей
возлюбленной. К счастью, нам удалось переубедить его; ведь лучше красиво
отомстить, чем завалиться в красивой театральной позе раз и навсегда, не
имея даже возможности насладится лицезрением общего горя, ну, и, если уж
совсем бы повезло - слезами и раскаянием изменницы.
Было решено явить миру правду, увековечив факт предательства посредством
начертанной высоко на стене почти достроенного универсама надписи,
долженствующей лаконично гласить "Лен***ва блядь".
Филу очень понравился этот вариант и уже на следующий после принятия
решения день, мы забрались на крышу новостройки, прихватив с собой два
на половину заполненных ведра где-то позаимствованной Филом коричневой
краски. Фил склонялся сначала к мысли раздобыть ярко-красную краску, но
мы убедили его, что лучше подойдет все-таки коричневая. Ведь подтекст
словно бы начертанной дерьмом надписи несомненно должен был усилить
психологический эффект послания.
По прибытии на место, мы надежно обвязали Фила веревкой, и вручив ему
пол-ведра принесенной краски и кисть, приспустили его до нужной высоты.
Его не было видно сверху; мы стояли подальше от края, но я представил
себе, как он висит, раскорячившись над пропастью с кистью и ведром,
рискуя, сорвавшись вниз свернуть себе шею.
По замыслу мы должны были, следуя командам Фила, медленно перемещаться
вдоль края крыши и следить, чтобы не перетерлась веревка. Каждый был при
деле. Время пошло.
К сожалению мы сразу привлекли к себе внимание немногочисленных
прохожих. Люди смотрели на нас, явно догадываясь о наших намерениях
исписать стену какой-то крамолой. Дело следовало провернуть поскорей, о
чем мы, собственно, и договаривались с самого начала, но то ли медлил
Фил, то ли остановилось время, но все как-то затормозилось и пошло не
так.
Не знаю через минуту, или через десять, заметил я вдруг подбегающего к
стройке по серому апрельскому снегу маленького, суетливого и нервного
нашего участкового Салькаева. Мое сердце замерло и я едва не выпустил
веревку; она заскользила было из рук (теперь Салькаева разглядели все
трое страхующих), а потом мы не сговариваясь принялись тащить Фила
наверх. Прерванный на пол-деле, он громко запротестовал, но потом,
извещенный о форс-мажоре, затих и предстал перед нами обалдевший,
выпачканный в краске, без ведра и с малярной кистью.
Бежать было некуда; путь, по которому мы попали на крышу наверняка был
отрезан участковым; прыгать вниз было равносильно коллективному
самоубийству, что, возможно подходило Филу, но никак не улыбалось нам.
Совсем недолго Фил стоял, словно отрешившись от происходящего, как вдруг
лицо его осветилось всполохами гениального прозрения. Он подхватил
второе ведро и громко распорядился водворить его на прежнюю позицию.
- Я напишу ЛЕНИН!!! - Вещие его слова до сих пор гремят в моих ушах
спасительным набатом.
Когда Салькаев выскочил на крышу, его слегка раскосому взору предстали
три фигуры-памятника, монолитно гармонирующие с панорамой стройки и
являющие собой несколько сюрреалистического вида монумент
перетягивателей каната. Никто никуда не бежал, никто не обратил на
участкового ни малейшего внимания.
- Что здесь происходит? - Взвизгнул Салькаев, одним прыжком оказавшись
около нас.
- Ленин! - Просто ответил стоящий позади меня наш приятель Вадик.
- Какой ЛЕНИН? - Вид Салькаева напоминал загнанную в угол клетки и
готовую атаковать ворону.
- Еще на полшага, - донесся из за края пропасти спокойный голос Фила.
Ни слова не говоря мы сдвинулись в сторону, из-за чего Салькаев оказался
вынужденным отступить немного назад.
Обведя нас ошалевшим взглядом, он бросился к краю крыши, замер и тихо
произнес:
- Нимедленна наверх!
Он помог нам вытянуть Фила, из рук которого я принял благоговейно ведро
и мы встали друг против друга.
- Что тут происходит? - На Салькаева было страшно смотреть.
- Скоро день рождения Владимира Ильича Ленина, - торжественно объявил
Фил, - а в нашем районе нигде нет никаких памятников Владимиру Ильичу
Ленину...
- Ему бы сейчас исполнилось 113 лет! - Добавил я, и тут же, как эхо
раздался голос Ромы:
- Вы - коммунист, товарищ участковый? Вам должно быть понятно.
- В нашем районе даже флагов вывешивается мало, - с грустью заметил
Вадик.
- И ни одного портрета Владимира Ильича Ленина, даже просто кумача с его
именем. - Добавил Фил и поведал Салькаеву, как четверо уставших от серой
обыденности спального района друзей, решили украсить среду обитания
образчиками любви и преданности тому, благодаря которому все начало быть
и существовать не только в данном районе, но и на всей одной шестой
части суши.
Сказать, что Салькаев ох@ел, все равно что ничего не сказать. Перед ним
стояли четверо реинкарнировавших молодогвардейцев, преисполненных
чувства тихой горечи и скорби вследствие недостоточности почитания в
народных массах любимого вождя; четверо с совершенно ненормальными,
отрешенными взглядами, направленными в светлые дали торжества коммунизма
и уже заметившими его первые зарницы на горизонзе.
- Так, пошли, - Салькаев удрученно нахмурился, понурил голову и двинулся
к спуску.
- Надо закончить, так оставлять нельзя, не готово! - Запротестовал Фил.
- Всем за мной, - повторил Салькаев.
Пока мы спускались, Фил постоянно повторял, что надпись не готова и
требовал немедленного возвращения. Когда же она предстала нашему взору
это стало ясно всем:
Под самой крышей универсама, вся в каких-то говняных подтеках
распростерлась надпись "ЛЕНИН Х"
- Я хотел написать ЛЕНИН ЖИВ! - Мрачно заметил Фил. - Вы не позволили
мне. Теперь видите, что так оставлять нельзя? Мы пошли... Не
задерживайте нас, или вам хочется, чтобы осталось, как есть?
Салькаев только простонал что-то обреченно на своем родном языке. Он
замкнул наше шествие на крышу, став при этом как-то еще меньше ростом и
совсем уже понурив голову.
Он помогал нам спускать Фила на веревке, стоя при этом в цепочке первым
и не произнес более ни слова.
В какой-то момент я представил себе, что мой товарищ Фил выводит в
данный момент вожделенное "Лен***ва блядь", а прохожие наблюдают при
этом не только нас, но и самоотверженно помогающего нам участкового и
затрясся в приступе неодолимого, беззвучного смеха. К счастью, стоящий
спиной маленький Салькаев ничего не заметил.
Потом мы снова сошли вниз и некоторое время лицезрели продукт
коллективного творения:
Он красовался, словно материализовавшийся и высранный на стену крик
всенародного отчаяния и скорби по поводу состоявшегося таки ленинского
бессмертия.
- Откуда же вы краску-то такую хуевую взяли? - Простонал Салькаев, не
сводя с надписи полного муки взгляда.
- Из гаража, - нашелся тут же Рома, - мы с отцом ею времянку красить
будем.
А потом было долгое сидение в опорном пункте участкового, писание
объяснительных и разьяснительных. Дело начаинало принимать неприятный
оборот. Салькаев отпустил нас вечером домой; потянулись дни тревожных
ожиданий. Фила вызывали в "Большой Дом", как называлась в нашем городе
резиденция КГБ. Мы ожидали самого худшего и были готовы стоять на своем
до конца, но, к счастью, все обошлось; Фила внимательно выслушали,
вежливо допросили, строго предупредили и повелели передать друзьям не
заниматься более идеологической самодеятельностью, а, в случае
возникновения неодолимой потребности - обращаться в органы за советом.
Надпись наша радовала глаз соотечественников еще где-то с год, а потом
исчезла за полосой синей краски, протянувшейся по верху фасада
увековешившей некогда имя Ленина стены.
теле моего друга Фила, случилось с ним немедленно великое по меркам того
возраста несчастье: Его в очередной раз предала первая и еще не совсем
как следует познанная подружка.
Событие это расстроило моего друга настолько, что он долго не находил
себе места и даже подумывал красиво покончить жизнь самоубийством,
застрелившись из охотничьего ружья своего отца под окнами бывшей
возлюбленной. К счастью, нам удалось переубедить его; ведь лучше красиво
отомстить, чем завалиться в красивой театральной позе раз и навсегда, не
имея даже возможности насладится лицезрением общего горя, ну, и, если уж
совсем бы повезло - слезами и раскаянием изменницы.
Было решено явить миру правду, увековечив факт предательства посредством
начертанной высоко на стене почти достроенного универсама надписи,
долженствующей лаконично гласить "Лен***ва блядь".
Филу очень понравился этот вариант и уже на следующий после принятия
решения день, мы забрались на крышу новостройки, прихватив с собой два
на половину заполненных ведра где-то позаимствованной Филом коричневой
краски. Фил склонялся сначала к мысли раздобыть ярко-красную краску, но
мы убедили его, что лучше подойдет все-таки коричневая. Ведь подтекст
словно бы начертанной дерьмом надписи несомненно должен был усилить
психологический эффект послания.
По прибытии на место, мы надежно обвязали Фила веревкой, и вручив ему
пол-ведра принесенной краски и кисть, приспустили его до нужной высоты.
Его не было видно сверху; мы стояли подальше от края, но я представил
себе, как он висит, раскорячившись над пропастью с кистью и ведром,
рискуя, сорвавшись вниз свернуть себе шею.
По замыслу мы должны были, следуя командам Фила, медленно перемещаться
вдоль края крыши и следить, чтобы не перетерлась веревка. Каждый был при
деле. Время пошло.
К сожалению мы сразу привлекли к себе внимание немногочисленных
прохожих. Люди смотрели на нас, явно догадываясь о наших намерениях
исписать стену какой-то крамолой. Дело следовало провернуть поскорей, о
чем мы, собственно, и договаривались с самого начала, но то ли медлил
Фил, то ли остановилось время, но все как-то затормозилось и пошло не
так.
Не знаю через минуту, или через десять, заметил я вдруг подбегающего к
стройке по серому апрельскому снегу маленького, суетливого и нервного
нашего участкового Салькаева. Мое сердце замерло и я едва не выпустил
веревку; она заскользила было из рук (теперь Салькаева разглядели все
трое страхующих), а потом мы не сговариваясь принялись тащить Фила
наверх. Прерванный на пол-деле, он громко запротестовал, но потом,
извещенный о форс-мажоре, затих и предстал перед нами обалдевший,
выпачканный в краске, без ведра и с малярной кистью.
Бежать было некуда; путь, по которому мы попали на крышу наверняка был
отрезан участковым; прыгать вниз было равносильно коллективному
самоубийству, что, возможно подходило Филу, но никак не улыбалось нам.
Совсем недолго Фил стоял, словно отрешившись от происходящего, как вдруг
лицо его осветилось всполохами гениального прозрения. Он подхватил
второе ведро и громко распорядился водворить его на прежнюю позицию.
- Я напишу ЛЕНИН!!! - Вещие его слова до сих пор гремят в моих ушах
спасительным набатом.
Когда Салькаев выскочил на крышу, его слегка раскосому взору предстали
три фигуры-памятника, монолитно гармонирующие с панорамой стройки и
являющие собой несколько сюрреалистического вида монумент
перетягивателей каната. Никто никуда не бежал, никто не обратил на
участкового ни малейшего внимания.
- Что здесь происходит? - Взвизгнул Салькаев, одним прыжком оказавшись
около нас.
- Ленин! - Просто ответил стоящий позади меня наш приятель Вадик.
- Какой ЛЕНИН? - Вид Салькаева напоминал загнанную в угол клетки и
готовую атаковать ворону.
- Еще на полшага, - донесся из за края пропасти спокойный голос Фила.
Ни слова не говоря мы сдвинулись в сторону, из-за чего Салькаев оказался
вынужденным отступить немного назад.
Обведя нас ошалевшим взглядом, он бросился к краю крыши, замер и тихо
произнес:
- Нимедленна наверх!
Он помог нам вытянуть Фила, из рук которого я принял благоговейно ведро
и мы встали друг против друга.
- Что тут происходит? - На Салькаева было страшно смотреть.
- Скоро день рождения Владимира Ильича Ленина, - торжественно объявил
Фил, - а в нашем районе нигде нет никаких памятников Владимиру Ильичу
Ленину...
- Ему бы сейчас исполнилось 113 лет! - Добавил я, и тут же, как эхо
раздался голос Ромы:
- Вы - коммунист, товарищ участковый? Вам должно быть понятно.
- В нашем районе даже флагов вывешивается мало, - с грустью заметил
Вадик.
- И ни одного портрета Владимира Ильича Ленина, даже просто кумача с его
именем. - Добавил Фил и поведал Салькаеву, как четверо уставших от серой
обыденности спального района друзей, решили украсить среду обитания
образчиками любви и преданности тому, благодаря которому все начало быть
и существовать не только в данном районе, но и на всей одной шестой
части суши.
Сказать, что Салькаев ох@ел, все равно что ничего не сказать. Перед ним
стояли четверо реинкарнировавших молодогвардейцев, преисполненных
чувства тихой горечи и скорби вследствие недостоточности почитания в
народных массах любимого вождя; четверо с совершенно ненормальными,
отрешенными взглядами, направленными в светлые дали торжества коммунизма
и уже заметившими его первые зарницы на горизонзе.
- Так, пошли, - Салькаев удрученно нахмурился, понурил голову и двинулся
к спуску.
- Надо закончить, так оставлять нельзя, не готово! - Запротестовал Фил.
- Всем за мной, - повторил Салькаев.
Пока мы спускались, Фил постоянно повторял, что надпись не готова и
требовал немедленного возвращения. Когда же она предстала нашему взору
это стало ясно всем:
Под самой крышей универсама, вся в каких-то говняных подтеках
распростерлась надпись "ЛЕНИН Х"
- Я хотел написать ЛЕНИН ЖИВ! - Мрачно заметил Фил. - Вы не позволили
мне. Теперь видите, что так оставлять нельзя? Мы пошли... Не
задерживайте нас, или вам хочется, чтобы осталось, как есть?
Салькаев только простонал что-то обреченно на своем родном языке. Он
замкнул наше шествие на крышу, став при этом как-то еще меньше ростом и
совсем уже понурив голову.
Он помогал нам спускать Фила на веревке, стоя при этом в цепочке первым
и не произнес более ни слова.
В какой-то момент я представил себе, что мой товарищ Фил выводит в
данный момент вожделенное "Лен***ва блядь", а прохожие наблюдают при
этом не только нас, но и самоотверженно помогающего нам участкового и
затрясся в приступе неодолимого, беззвучного смеха. К счастью, стоящий
спиной маленький Салькаев ничего не заметил.
Потом мы снова сошли вниз и некоторое время лицезрели продукт
коллективного творения:
Он красовался, словно материализовавшийся и высранный на стену крик
всенародного отчаяния и скорби по поводу состоявшегося таки ленинского
бессмертия.
- Откуда же вы краску-то такую хуевую взяли? - Простонал Салькаев, не
сводя с надписи полного муки взгляда.
- Из гаража, - нашелся тут же Рома, - мы с отцом ею времянку красить
будем.
А потом было долгое сидение в опорном пункте участкового, писание
объяснительных и разьяснительных. Дело начаинало принимать неприятный
оборот. Салькаев отпустил нас вечером домой; потянулись дни тревожных
ожиданий. Фила вызывали в "Большой Дом", как называлась в нашем городе
резиденция КГБ. Мы ожидали самого худшего и были готовы стоять на своем
до конца, но, к счастью, все обошлось; Фила внимательно выслушали,
вежливо допросили, строго предупредили и повелели передать друзьям не
заниматься более идеологической самодеятельностью, а, в случае
возникновения неодолимой потребности - обращаться в органы за советом.
Надпись наша радовала глаз соотечественников еще где-то с год, а потом
исчезла за полосой синей краски, протянувшейся по верху фасада
увековешившей некогда имя Ленина стены.
