Байки
Ну, кто бы мог подумать... Брал эльфа, невинное создание в целлофане, месяц как ко мне переехала и не узнать – матерится.
Такая интеллигентная, утонченная, очки, два диплома, один красный, другой тоже, библиотека со стремянкой, Брокгауз и Ефрон не для украшения, и эвон чего... Черт, откуда это? Не было же…
Семья более чем приличная. Слова грубого не слыхал, покуда яйца к её сковородке двигал. Чихнут и извиняются. Я пугался – что-то пиздец заразное и это соболезнования. Потом понял, – культура. Врожденное благородство сидит в самых генах.
Мама папе отъебись не скажет. Она скажет: «Ах, покиньте меня, Леопольд Борисыч!», и Борисыч уже в другом помещении. Завел патефон с лунной сонатой – пережидает внезапный заёб. Коньячок из наперстка смакует.
Представляю, как щепетильно они отдают супружеский долг. «Позвольте вас, кхе-кхе?..». «Извольте». Отстрелялся, и: «Благодарю!». «Ах, обращайтесь, только пенис мойте – рот вяжет».
В общем, все очень культурно и благородно. Приемка пищи по часам, чашки на блюдцах, салфетки за ворот, на лицах улыбки, на полу ковры, на стенах картины и часы с боем. Кот и тот в лоток сходит и причандалы языком протрет, собака. Культура так и ебошит изо всех щелей.
А она в кого, ума не приложу. Я ж всю эту семейку знаю. Дедушка угас под колесами трамвая, но судя по памятной фотокарточке во гробе, мухи не обидит.
А бабушка? Старуха хоть и сыплется трухой, но все еще чопорна и «Махнем кохуёчку!» не скажет, как какая простая. Нет, «Сварить вам черный кофе, Геннадий?». Не знаю, есть ли у неё и белый, но мне, как Геннадию приятно.
Мизинчик оттопырен, пенсне на носу, томик Блока на коленях, вставная челюсть в стакане, клюка в углу, дедушка на стене, алоэ на окне, все культурно. Голубая кровь, да.
А она? Имя ей такое изысканное заебенели – Мария - Агата, на трех языках говорит, в толчок с Войной, обратно с Миром (каламбур-с), на речку с «Записками охотника», на шашлыки вообще с Достоевским, Стас Михайлов фи, а под Баха задумается, глаза на мокром месте.
«Ах, ужас, ужас!» – ужасалась она прежде. «Еба писец!» – ужасается она сейчас. Откуда это? Дремало втуне? Кстати, это «втуне» услыхал от нее. И сейчас она изрекает нечто похожее: –Тунцу мандец! – и жадно откупоривает консерву…
Не проссу, где нахваталась. Не в институте же культуры, где служишь. Хотя...
Я видел твое генеалогическое древо, – редкостный баобаб! На кажном суку дворяне, бояре, хуяре, статские, хуяцкие и пр., урожденные обеих полов, простолюдинов нет. Поебывали, конечно, крепостных, но узами сочетались с благородными.
И твои младшие братья культурные. Пиздюки скрипочку пилят, – фаберже леденеют от этих звуков Последнего Суда. Овсянку уважают, что само уже достойно уважения. И ваш хомячок им под стать. Ебало крупой набьет и помалкивает.
А ты в кого? Не узнаю тебя… А главное не могу понять откуда эта поебень берется… Где сей засранный источник, из коего ты черпаешь. Но я до него докопаюсь, как свинья до трюфеля и мы обсудим проблему, дорогая. Обхезаться мне за шиворот, если не докопаюсь…
А. Болдырев
Такая интеллигентная, утонченная, очки, два диплома, один красный, другой тоже, библиотека со стремянкой, Брокгауз и Ефрон не для украшения, и эвон чего... Черт, откуда это? Не было же…
Семья более чем приличная. Слова грубого не слыхал, покуда яйца к её сковородке двигал. Чихнут и извиняются. Я пугался – что-то пиздец заразное и это соболезнования. Потом понял, – культура. Врожденное благородство сидит в самых генах.
Мама папе отъебись не скажет. Она скажет: «Ах, покиньте меня, Леопольд Борисыч!», и Борисыч уже в другом помещении. Завел патефон с лунной сонатой – пережидает внезапный заёб. Коньячок из наперстка смакует.
Представляю, как щепетильно они отдают супружеский долг. «Позвольте вас, кхе-кхе?..». «Извольте». Отстрелялся, и: «Благодарю!». «Ах, обращайтесь, только пенис мойте – рот вяжет».
В общем, все очень культурно и благородно. Приемка пищи по часам, чашки на блюдцах, салфетки за ворот, на лицах улыбки, на полу ковры, на стенах картины и часы с боем. Кот и тот в лоток сходит и причандалы языком протрет, собака. Культура так и ебошит изо всех щелей.
А она в кого, ума не приложу. Я ж всю эту семейку знаю. Дедушка угас под колесами трамвая, но судя по памятной фотокарточке во гробе, мухи не обидит.
А бабушка? Старуха хоть и сыплется трухой, но все еще чопорна и «Махнем кохуёчку!» не скажет, как какая простая. Нет, «Сварить вам черный кофе, Геннадий?». Не знаю, есть ли у неё и белый, но мне, как Геннадию приятно.
Мизинчик оттопырен, пенсне на носу, томик Блока на коленях, вставная челюсть в стакане, клюка в углу, дедушка на стене, алоэ на окне, все культурно. Голубая кровь, да.
А она? Имя ей такое изысканное заебенели – Мария - Агата, на трех языках говорит, в толчок с Войной, обратно с Миром (каламбур-с), на речку с «Записками охотника», на шашлыки вообще с Достоевским, Стас Михайлов фи, а под Баха задумается, глаза на мокром месте.
«Ах, ужас, ужас!» – ужасалась она прежде. «Еба писец!» – ужасается она сейчас. Откуда это? Дремало втуне? Кстати, это «втуне» услыхал от нее. И сейчас она изрекает нечто похожее: –Тунцу мандец! – и жадно откупоривает консерву…
Не проссу, где нахваталась. Не в институте же культуры, где служишь. Хотя...
Я видел твое генеалогическое древо, – редкостный баобаб! На кажном суку дворяне, бояре, хуяре, статские, хуяцкие и пр., урожденные обеих полов, простолюдинов нет. Поебывали, конечно, крепостных, но узами сочетались с благородными.
И твои младшие братья культурные. Пиздюки скрипочку пилят, – фаберже леденеют от этих звуков Последнего Суда. Овсянку уважают, что само уже достойно уважения. И ваш хомячок им под стать. Ебало крупой набьет и помалкивает.
А ты в кого? Не узнаю тебя… А главное не могу понять откуда эта поебень берется… Где сей засранный источник, из коего ты черпаешь. Но я до него докопаюсь, как свинья до трюфеля и мы обсудим проблему, дорогая. Обхезаться мне за шиворот, если не докопаюсь…
А. Болдырев
