Когда-то очень давно Паша Краснопольский был моим соседом по даче.
Участки принадлежали нашим тещам, мы появились там почти одновременно и
сразу подружились. Нас многое связывало: оба приехали в Москву из
провинции, рано женились, быстро наплодили детей - через несколько лет
на даче пасся уже целый выводок, двое моих и трое Пашкиных. Оба не то
чтобы были подкаблучниками, но уважали жен и не отлынивали от семейных
обязанностей. В том числе копались на огородах.

Мне повезло: моя жена относилась к садоводству без фанатизма, тесть и
теща им совсем не интересовались. Так что я работал ровно столько,
сколько сам полагал нужным. Малину видно среди крапивы - и хорошо. Паше
приходилось туже, на их участке (а участки были старые и большие, по 8 с
лишним соток) был засеян буквально каждый клочок. Всю осень варились
варенья, закатывались соления и компоты, зимой все это съедалось,
несъеденное раздавалось друзьям, и весной цикл начинался сначала.
Половину участка занимала самая трудоемкая культура - клубника. С
рассвета и до заката Паша полол, рыхлил, поливал, подрезал, окучивал,
подкармливал, изредка прерываясь на то, чтобы наколоть дров или шугануть
детишек.

Вечером, покончив с делами, Пашка частенько заходил ко мне с бутылкой
наливки. Выпив, он всегда заводил один и тот же разговор:
- Ты не думай, я Любашу люблю и детей тоже, и теща хороший человек. Но
больше так не могу. От этих клубничных грядок тошнит уже. Свобода мне
нужна, ты понимаешь, свобода!
- Да забей ты на огород, как я. Поорут и перестанут.
- Да собственно дело не в огороде. Свобода - это... ну как тебе
объяснить? Вот представь - прерия... и ты скачешь на коне, в ковбойской
шляпе, лассо в руках... и ни одной души до самого горизонта, только твое
ранчо где-то вдалеке. Вот это - свобода! А это - тьфу! - и Пашка с
ненавистью оглядывался на свой образцово возделанный участок.

Шел 85-й год, в Москве начался Всемирный фестиваль молодежи и студентов.
На следующее лето Любаша приехала на дачу с детьми и бабушкой, но без
Пашки. На расспросы она не отвечала, точнее, отвечала, но в этих ответах
было очень много эпитетов и очень мало смысла. Как я понял, Пашка
закадрил на фестивале какую-то иностранку и с нею сбежал. Как выглядел
его побег с точки зрения виз, развода, алиментов и прочей бюрократии -
не спрашивайте, не знаю.

Прошли годы, очень много всего случилось и с миром, и со мной. Никогда
не думал, что попаду в Америку, но вот попал. И не так давно,
путешествуя по стране с молодой женой и младшим ребенком, где-то в
Северной Каролине, как говорят америнакцы - in the middle of nowhere,
свернул с шоссе, чтобы купить у фермеров свежих овощей и фруктов. Здесь
фермеры продают урожай вдоль дорог, прямо как где-нибудь под Рязанью,
только цивилизованней, в маленьких лавочках.

На парковке стоял замызганный фермерский грузовичок, к нему была
привязана оседланная лошадь. Тощая и веснушчатая, но довольно
симпатичная для американки фермерша торговала овощами, сыром, домашним
вареньем, очень вкусным самодельным хлебом. Но главной специализацией
фермы были ягоды. Мы купили всего понемножку, а клубники - много,
клубника была замечательная.

Пока я укладывал покупики в машину, из лавочки вышел самый настоящий
ковбой, словно только что сошедший с экрана вестерна. Сапоги, замшевая
куртка, шляпа, шейный платок - недоставало только кольта. Ковбой сел на
лошадь, повернулся - и тут я его узнал.
- Паша! - заорал я. - Черт тебя побери! Пашка! Краснопольский! Как ты
тут очутился?
Ковбой соскочил с коня и кинулся обниматься.
- Знаешь, - признался он, - меня уже двадцать лет никто не называл
Пашкой. Я теперь, понимаешь ли, Пол Редфилд.

В тот день мы не поехали дальше, заночевали у Паши на ранчо. Когда жены
и дети оправились спать, новоявленный Пол Редфилд повез меня - на
грузовичке, не на лошади - в местный бар, где мы до утра пили пиво в
компании его друзей, таких же сошедших с экрана ковбоев. После третьей
кружки меня уже не оставляла мысль, что в салун вот-вот ворвутся
индейцы, и начнется стрельба.

На обратном пути Пашка остановил машину на пригорке, достал две сигары.
Мы вышли и закурили. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля,
подсвеченные восходящим солнцем. Было красиво и очень тихо.
- Это моя земля, - сказал Пашка. - Вот от этого столба и во-о-он до того
- кругом моя земля.
Дальний столб я не разглядел, а ближний видел сразу в двух экземплярах,
но общий смысл уловил.
- Паш, - сказал я, - а ведь это та самая свобода, о которой ты всегда
говорил. Ты мечтал об этой свободе, мечтал, и вот теперь наконец получил
ее. Да?
Пашка крепко задумался. И только когда закончилась сигара, спросил:
- Ты помнишь, сколько было клубничных грядок на моей даче?
- Сотки четыре?
- Три. А здесь - одиннадцать акров. Вот и вся, блин, свобода.

P.S.
11 акров - это, чтоб вы знали, порядка 450 соток. Для Северной Каролины
- вполне средняя ферма.