Байки
Баловство. Черти и белка
- Игорь, - спросил он громко, голосом генерального, надтреснутым радиосвязью, - пьешь?
- Как можно, начальник, - ответил я поперхнувшись водкой, - как можно такие вопросы по связи заказчика задавать? Я ж председатель комиссии, а председатель всегда трезв.
- Хм, действительно, не подумавши ляпнул, - признал генеральный, - но это неважно, а важно, что тебе завтра на Сахалин лететь. С заказчиком и технадзором согласовано, сдавай дела и дуй в Уфу.
Транк замолчал. Как не хотелось покидать гостеприимный вагончик, но труба звала, впереди маячила новая работа и ждали люди, какое бы патетическое звучание не имели эти слова.
Порадовавшись, что за годы, проведенные на трассах, появилась привычка держать все вещи в машине, я написал полевой приказ, назначив технадзора, как самого трезвого и вопреки традициям ВРИО председателя, опрокинул двухсотграммовый посошок, попрощался, свистнул водителя и мы тронулись.
Был восьмой час вечера, дорога предстояла дальняя и я возился на сиденье, устраиваясь поудобнее.
- Что, шеф, говенная у нас работа: даже водки выпить не дают? - как-то неискренне посочувствовал водитель, давно мечтавший свалить поближе к дому, - не переживай, махом доедем - мне тут местные короткую дорогу объяснили: через тридцать километров возле развалин налево, а там рукой до асфальта подать. Помнишь там часовня развалившаяся рядом с кладбищем? Вот там налево.
Кладбище я почему-то помнил. Усталость начинала брать свое, я отрывисто задремал, изредка, сквозь сон, поглядывая на дорогу.
- А вот и поворот, - вскоре обрадовался водитель и показал на наезженный проселок, уходивший от дороги в лес. И мы свернули. Темнело, солнце уже скрылось, оставим край видимого за деревьями горизонта гореть красным. Спать расхотелось. Игорь резко затормозил:
- Глянь, сволочь какая, - пробурчал он, глядя вперед, - и машины не боится зараза.
На дороге сидела белка. Рыжая, почти цвета заката, белка с пушистым черным хвостом чесала правой задней лапой левую подмышку и не обращала внимания на автомобиль. Игорь газанул, мотор взвыл на высоких оборотах. Белка медленно дочесалась и внимательно посмотрела на машину, чуть склонив голову на бок.
- Жаль фотоаппарата нет, а в телефоне у меня слабенький и без вспышки, - первая пришедшая в голову мысль тутже вылезла мне на язык.
- И ружье в багажнике, - ответил водитель, - половина шапки на дороге сидит и в ус не дует.
Как бы услышав его слова, белка повернулась к нам задом и неторопясь заковыляла вдоль дороги, ехидно размахивая черным хвостом. Через минуту она скрылась за поворотом и мы тронулись следом. Проселок, уходил все дальше в лес, постепенно сужаясь. Вскорости стемнело совсем, а ветки деревьев стали доставать капот. В свете фар клубилась лесная мошкара, мельтеша и мешая взгляду.
- Слушай, Николаич, - засомневался я, - может вернемся? Чет мне кажется мы не у того кладбища не туда свернули.
- Ага, вернемся, - проворчал водитель, - мне что двадцать километров задом ехать? Поехали уж пока едется.
И мы поехали. Вскорости лес раздался и мы уперлись в невысокую изгородь. Дорога была перегорожена двумя слегами. За изгородью в свете фар сквозь мошкару, метрах в десяти, виднелся большой, темный дом, а на ближайшем к нам столбе забора, опустив хвост, сидела та самая белка.
- Шеф, ты не знаешь, белки ночью спят, или как? - неуверенно спросил Николаич
- Да фиг их знает, они, по-моему, 80% времени спят: самые что ни наесть сони, - выдал я все свои познания о жизни белок. Эта, видать, днем выдрыхлась.
- Кыш, зараза, - громко приветствовал белку Николаич, открывая дверь и выходя из машины, - Шеф, в доме вроде окошко светится, может там есть кто, я пойду узнаю куда приехали и дальше как.
Белка, опять рассмотрев нас со всех сторон, одним прыжком покрыв метра четыре, переместилась на низко свисавшую еловую лапу и скрылась. Николаич пролез между жердями и направился к дому. Я выключил двигатель и вылез из машины. В наступившей темноте и тишине было зябко и жутковато: в лесу что-то шуршало, и меня не отпускало чувство чужого взгляда. Глаза постепенно привыкли к темноте. Раздался скрипящий стук - водитель, добравшись до дома, по городской привычке стучал в дверь. Чуть погодя дверь открылась и в проеме показалась черная фигура человека, держащего керосиновый фонарь. Ветерок донес еле слышный разговор, из которого я не разобрал не слова, дверь закрылась и водитель бодрым шагом направился ко мне.
- Шеф, у тебя самолет во сколько? - спросил он, подойдя, - хозяйка нас переночевать приглашает, а утром с самого ранья дорогу покажет. Нам часов пять добираться, успеем?
Самолет был вечером - лететь предстояло через Москву, ехать ночью по незнакомой лесной дороге мне не хотелось и я согласился.
Мы достали из машины дорожную сумку в которой было все: от газовой плитки с баллончиками, до армейских сухпайков нового поколения и направились к дому.
На двери дома, срубленного из бревен в полтора моих обхвата, на кованном кольце висела колотушка - это ей Игорь стучал в дверь. Светлые бревна дома почему-то казались старыми. Я не удержался и провел рукой по дереву: оно было теплым и сухим несмотря на выпавшую росу. Рука чувствовала продольные прожилины древесины. "Лиственница, наверное, но не сосна точно. Сколько же ему лет?" - подумал я и мы вошли в сени. колотушка на двери скрипуче стукнула. В сенях было темно - только из-за двери в комнату пробивалась неяркая полоска света. Я толкнул дверь и мы очутились в просторной горнице: изнутри были видны истинные размеры этой избы пятистенка - не меньше чем 12 на 12 метров. Я присвистнул от удивления.
От тени большой русской печи, освещенной, висевшей над столом, керосиновой лампой отделилась темная высокая фигура.
- Лиственница, лиственница. Сто двадцать лет дому, - раздался отчетливый женский голос, - и не свисти в доме, я не люблю.
От печи к нам подошла высокая и худая старуха в черном. Ее лицо с крупными, исключительно правильными чертами можно было назвать красивым если бы не несколько глубоких морщин и практически запавшие в глазницы, но большие глаза. Голова старухи была покрыта черным же платком, закрывавшим лоб - так иногда повязывала платок моя бабушка.
- Что-что, вы сказали? - опешив от услышанного переспросил я, - Сто двадцать лет?
- Чего слышал - то и сказала, - отчеканила старуха, - ты же не глухой, а переспрашиваешь.
Продолжение здесь
Черти все-таки ребята вредные. Сказано ведь, что каждому по вере его, и не положено атеистам ни царствия божия, ни ада - тлен только. Ан нет все равно лезут. Стоит только атеисту нажраться до чертиков, так они тут как тут, наплевав на все запреты и заповеди, лезут пошутить и по плечам попрыгать. Я, правда, не то что бы атеист, но...
К чему это я?
Август 200? года я встретил в глухом уральском лесу на испытаниях небольшого куска нефтепровода, называемого переходом через малый водоток - шуструю речушку, название, которой уже выветрилось из памяти. За четверо суток промывок, калибровки и испытаний я спал часа три, да и предшествующая месячная стройка с авралами и матом вымотала меня изрядно. Но все когда-то кончается: испытательное давление уже было скинуто до рабочего, последующие 24 часа не предвещали ничего дурного и я зазвал комиссию, неожиданно собравшуюся полным составом, к себе в вагон, стоящий рядом с самопишущим манометром (последнее новшество Транснефти), на ужин.
- Игорь, - спросил он громко, голосом генерального, надтреснутым радиосвязью, - пьешь?
- Как можно, начальник, - ответил я поперхнувшись водкой, - как можно такие вопросы по связи заказчика задавать? Я ж председатель комиссии, а председатель всегда трезв.
- Хм, действительно, не подумавши ляпнул, - признал генеральный, - но это неважно, а важно, что тебе завтра на Сахалин лететь. С заказчиком и технадзором согласовано, сдавай дела и дуй в Уфу.
Транк замолчал. Как не хотелось покидать гостеприимный вагончик, но труба звала, впереди маячила новая работа и ждали люди, какое бы патетическое звучание не имели эти слова.
Порадовавшись, что за годы, проведенные на трассах, появилась привычка держать все вещи в машине, я написал полевой приказ, назначив технадзора, как самого трезвого и вопреки традициям ВРИО председателя, опрокинул двухсотграммовый посошок, попрощался, свистнул водителя и мы тронулись.
Был восьмой час вечера, дорога предстояла дальняя и я возился на сиденье, устраиваясь поудобнее.
- Что, шеф, говенная у нас работа: даже водки выпить не дают? - как-то неискренне посочувствовал водитель, давно мечтавший свалить поближе к дому, - не переживай, махом доедем - мне тут местные короткую дорогу объяснили: через тридцать километров возле развалин налево, а там рукой до асфальта подать. Помнишь там часовня развалившаяся рядом с кладбищем? Вот там налево.
Кладбище я почему-то помнил. Усталость начинала брать свое, я отрывисто задремал, изредка, сквозь сон, поглядывая на дорогу.
- А вот и поворот, - вскоре обрадовался водитель и показал на наезженный проселок, уходивший от дороги в лес. И мы свернули. Темнело, солнце уже скрылось, оставим край видимого за деревьями горизонта гореть красным. Спать расхотелось. Игорь резко затормозил:
- Глянь, сволочь какая, - пробурчал он, глядя вперед, - и машины не боится зараза.
На дороге сидела белка. Рыжая, почти цвета заката, белка с пушистым черным хвостом чесала правой задней лапой левую подмышку и не обращала внимания на автомобиль. Игорь газанул, мотор взвыл на высоких оборотах. Белка медленно дочесалась и внимательно посмотрела на машину, чуть склонив голову на бок.
- Жаль фотоаппарата нет, а в телефоне у меня слабенький и без вспышки, - первая пришедшая в голову мысль тутже вылезла мне на язык.
- И ружье в багажнике, - ответил водитель, - половина шапки на дороге сидит и в ус не дует.
Как бы услышав его слова, белка повернулась к нам задом и неторопясь заковыляла вдоль дороги, ехидно размахивая черным хвостом. Через минуту она скрылась за поворотом и мы тронулись следом. Проселок, уходил все дальше в лес, постепенно сужаясь. Вскорости стемнело совсем, а ветки деревьев стали доставать капот. В свете фар клубилась лесная мошкара, мельтеша и мешая взгляду.
- Слушай, Николаич, - засомневался я, - может вернемся? Чет мне кажется мы не у того кладбища не туда свернули.
- Ага, вернемся, - проворчал водитель, - мне что двадцать километров задом ехать? Поехали уж пока едется.
И мы поехали. Вскорости лес раздался и мы уперлись в невысокую изгородь. Дорога была перегорожена двумя слегами. За изгородью в свете фар сквозь мошкару, метрах в десяти, виднелся большой, темный дом, а на ближайшем к нам столбе забора, опустив хвост, сидела та самая белка.
- Шеф, ты не знаешь, белки ночью спят, или как? - неуверенно спросил Николаич
- Да фиг их знает, они, по-моему, 80% времени спят: самые что ни наесть сони, - выдал я все свои познания о жизни белок. Эта, видать, днем выдрыхлась.
- Кыш, зараза, - громко приветствовал белку Николаич, открывая дверь и выходя из машины, - Шеф, в доме вроде окошко светится, может там есть кто, я пойду узнаю куда приехали и дальше как.
Белка, опять рассмотрев нас со всех сторон, одним прыжком покрыв метра четыре, переместилась на низко свисавшую еловую лапу и скрылась. Николаич пролез между жердями и направился к дому. Я выключил двигатель и вылез из машины. В наступившей темноте и тишине было зябко и жутковато: в лесу что-то шуршало, и меня не отпускало чувство чужого взгляда. Глаза постепенно привыкли к темноте. Раздался скрипящий стук - водитель, добравшись до дома, по городской привычке стучал в дверь. Чуть погодя дверь открылась и в проеме показалась черная фигура человека, держащего керосиновый фонарь. Ветерок донес еле слышный разговор, из которого я не разобрал не слова, дверь закрылась и водитель бодрым шагом направился ко мне.
- Шеф, у тебя самолет во сколько? - спросил он, подойдя, - хозяйка нас переночевать приглашает, а утром с самого ранья дорогу покажет. Нам часов пять добираться, успеем?
Самолет был вечером - лететь предстояло через Москву, ехать ночью по незнакомой лесной дороге мне не хотелось и я согласился.
Мы достали из машины дорожную сумку в которой было все: от газовой плитки с баллончиками, до армейских сухпайков нового поколения и направились к дому.
На двери дома, срубленного из бревен в полтора моих обхвата, на кованном кольце висела колотушка - это ей Игорь стучал в дверь. Светлые бревна дома почему-то казались старыми. Я не удержался и провел рукой по дереву: оно было теплым и сухим несмотря на выпавшую росу. Рука чувствовала продольные прожилины древесины. "Лиственница, наверное, но не сосна точно. Сколько же ему лет?" - подумал я и мы вошли в сени. колотушка на двери скрипуче стукнула. В сенях было темно - только из-за двери в комнату пробивалась неяркая полоска света. Я толкнул дверь и мы очутились в просторной горнице: изнутри были видны истинные размеры этой избы пятистенка - не меньше чем 12 на 12 метров. Я присвистнул от удивления.
От тени большой русской печи, освещенной, висевшей над столом, керосиновой лампой отделилась темная высокая фигура.
- Лиственница, лиственница. Сто двадцать лет дому, - раздался отчетливый женский голос, - и не свисти в доме, я не люблю.
От печи к нам подошла высокая и худая старуха в черном. Ее лицо с крупными, исключительно правильными чертами можно было назвать красивым если бы не несколько глубоких морщин и практически запавшие в глазницы, но большие глаза. Голова старухи была покрыта черным же платком, закрывавшим лоб - так иногда повязывала платок моя бабушка.
- Что-что, вы сказали? - опешив от услышанного переспросил я, - Сто двадцать лет?
- Чего слышал - то и сказала, - отчеканила старуха, - ты же не глухой, а переспрашиваешь.
Продолжение здесь