Десятиночку, пожалуйста!
Так уж повелось, что с начала девяностых церковь обратила свое внимание и на скорбную главою паству. Вернее, священнослужителей стали охотнее пускать в наши заведения с суровым оллинклюзивом. А к нулевым уже и перестали удивляться батюшке, степенно шествующему по коридорам психиатрической больницы. В отделение, где обычно коротал свои ежегодные осенние обострения Павел, батюшка наведывался не сказать чтобы часто, но регулярно. И ожидаемо собирал приличную аудиторию – причем даже из тех, кто в иные времена и не вспомнил бы о спасении своей больной души.
Когда настало время очередного визита и батюшке понадобился помощник, Паша не стал прятаться за чужими спинами: в конце концов, надо же чем-то себя занять, а тут такой случай. Получив на руки миро и кисточку вместе с поручением миропомазать болящих, пока священник навестит другое отделение, Паша понял: вот он, шанс. Никто не уйдет не помазанным. Можете не прятаться, у мальчика феноменальная память. А главное – есть ненулевая возможность поиметь профит. Самообразованию Паша уделял немало времени. И само по себе интересно, и в соцсетях всегда есть шанс высказать особое мнение.
И когда ему, держащему в руках миро и кисть, припомнилась церковная десятина, ближайшее будущее заиграло новыми красками. Преимущественно светлыми и яркими. Поскольку визит батюшки, равно как и момент выбора волонтера, видели все, за исключением обитателей наблюдательной палаты, в правах Паши никто не усомнился. И когда тот двинулся по отделению с кистью наперевес, повторяя каждому кандидату на миропомазание: «Десятиночку, плиз», – печенье, конфеты и сигареты, а местами и пакетик-другой чая не заставили себя ждать. Жизнь определенно налаживалась.
В одной из палат его дожидались с особым нетерпением, и на запрос десятиночки, прозвучавший уже с уверенно-требовательными нотками (опыт, он ведь, равно как и аппетит, приходит в процессе), сначала выглянули в коридор – нет ли поблизости санитара, – а потом гордо поделились горсткой таблеток, местами слегка замусоленных.
– Циклодол – доверительно шепнули ему. – Только ешь сразу, а то спалят.
Дальнейшее Паша припоминал с некоторым трудом. Было в этих воспоминаниях что-то про «помазать миром весь мир», были попытки сосчитать все проступившие на штукатурке больничных стен распятия, был созыв крестового похода – вот только бы припомнить, на кого идти собирались и за что. И, вишенкой на торте, полет шмеля. Того, что на душистый хмель, потом на забродивший виноград, а потом, заслышав полет валькирий из процедурного кабинета, – прочь, продираясь сквозь внезапно загустевший воздух коридора, коварно петляющего и извивающегося гигантской змеей.
– Судя по ощущениям пониже спины, валькирии из процедурного меня все-таки догнали, – доверительно пожаловался Паша соседу по наблюдательной палате. – Вот только не пойму: откуда этот парфюмерный привкус во рту?
– Так ты же перед поимкой все миро выпил, – охотно пояснил сосед по палате – тот самый, что делился циклодолом. – Кричал что-то про «быть у воды и не напиться» и внутреннюю святость.
– Ну в целом – логично, – признал Паша. Потом, прислушавшись к своим ощущениям, забеспокоился: – Там, на посту, есть кто-нибудь? Надо бы сообщить, что я, кажется, вот-вот… как бы поделикатнее сказать… замироточу!
Максим Малявин.
