С чувством выполненного долга
Очередная часть про слесаря-сантехника с, казалось бы, странным ФИО, зато галактического масштаба. Первые части:
С надеждой
С улыбкой
С вызовом
С одобрением
С вопросом
Слесарь-сантехник Дмитрий Наркисович Мамин был разбужен и рассержен настойчивым звонком в окно. Немудрено. Мало кого оставляют спящим и равнодушным настойчивые ночные звонки даже в дверь. А тут окно. Хотя это как посмотреть: если смотреть из однокомнатной квартиры на тринадцатом этаже московского семнадцатиэтажного дома в спальном районе – вроде бы и окно, а снаружи – дверь.
Так уж получилось, было устроено и предначертано, что дверь домика путевого обходчика на перекрестке тысяча сто двадцать восьмого млечного кольца с четвертым транспортным измерением совпадала с окном обычной московской квартиры. Сам же путевой обходчик, по настойчивому стечению обстоятельств, временами, до последнего атома совпадал со слесарем-сантехником.
- Такие уж времена, делать нечего, надо совмещать, - подумал, кстати, Дмитрий Наркисович и открыл окно. За окном пахло медом и межзвездным пространством с тонким оттенком открытого космоса. Запах за окном был не одинок.
- Хау, землянин! - существо отсалютовало слесарю-сантехнику правой конечностью, одновременно прикладываю левую к верхней части туловища чуть ниже головы. – Нужен срочный ремонт транспортного средства и гостиница.
- От землянина слышу, - возмутился Дмитрий Наркисович, на чистом межгалактическом коде, - здесь тебе не сервис и не кемпинг. Здесь Перекресток. А на перекрестке задерживаться не принято. Задерживаться на перекрестке – плохая примета.
- Так крестовина же полетела, землянин, - не сдавалась существо, - что-то надо делать.
- У задней левой дюзы в последнем ряду? Тут у всех крестовина летит. На знаки смотреть надо, а не клювом щелкать. Для кого предупреждение о черной дыре висит, для Пушкина?
- Это с двенадцатого луча Альдебарана Пушкин, - заинтересовано прощелкало существо, - так и знал, что без него тут не обошлось.
- Сам ты с двенадцатого, - проворчал слесарь-сантехник, - крестовин на складе полно, получай и мотай отсюда.
- Так нечем мотать, - не сдавалось существо, - мне бы ФУМа еще, а то кончился.
- ФУМа ему… Какого тебе ФУМа, если крестовины левой дюзы на паклю с краской мотать надо? Уйди с визуализаторов моих. Телепортатор с запчастями за углом. – Дмитрий Наркисович захлопнул окно и лег спать с чувством выполненного долга.
Приблизительно в то же время, то есть в тот же наносекундный временной промежуток. Тремя измерениями левее, в московской квартире с теми же галактическими координатами, маститый писатель-фантаст Сергей Васильевич Лифси вытер вспотевший лоб, отложил в строну два газовых ключа третьего номера, и с хорошо видимым удовольствием осмотрел только что починенный им кухонный кран типа «елочка».
- Не течет, - удовлетворенно подумал писатель, - хорошо. Есть все-таки во мне что-то и от слесаря-сантехника. В следующий раз нужно смело взяться и попробовать поменять крестовину фановой трубы.
Писатель подошел к открытому окну, и взглянул в летнюю ночь. За окном пахло межзвездным пространством и медом с тонким оттенком открытого космоса. Писатель стоял и смотрел. С чувством выполненного долга.
С надеждой
С улыбкой
С вызовом
С одобрением
С вопросом
Слесарь-сантехник Дмитрий Наркисович Мамин был разбужен и рассержен настойчивым звонком в окно. Немудрено. Мало кого оставляют спящим и равнодушным настойчивые ночные звонки даже в дверь. А тут окно. Хотя это как посмотреть: если смотреть из однокомнатной квартиры на тринадцатом этаже московского семнадцатиэтажного дома в спальном районе – вроде бы и окно, а снаружи – дверь.
Так уж получилось, было устроено и предначертано, что дверь домика путевого обходчика на перекрестке тысяча сто двадцать восьмого млечного кольца с четвертым транспортным измерением совпадала с окном обычной московской квартиры. Сам же путевой обходчик, по настойчивому стечению обстоятельств, временами, до последнего атома совпадал со слесарем-сантехником.
- Такие уж времена, делать нечего, надо совмещать, - подумал, кстати, Дмитрий Наркисович и открыл окно. За окном пахло медом и межзвездным пространством с тонким оттенком открытого космоса. Запах за окном был не одинок.
- Хау, землянин! - существо отсалютовало слесарю-сантехнику правой конечностью, одновременно прикладываю левую к верхней части туловища чуть ниже головы. – Нужен срочный ремонт транспортного средства и гостиница.
- От землянина слышу, - возмутился Дмитрий Наркисович, на чистом межгалактическом коде, - здесь тебе не сервис и не кемпинг. Здесь Перекресток. А на перекрестке задерживаться не принято. Задерживаться на перекрестке – плохая примета.
- Так крестовина же полетела, землянин, - не сдавалась существо, - что-то надо делать.
- У задней левой дюзы в последнем ряду? Тут у всех крестовина летит. На знаки смотреть надо, а не клювом щелкать. Для кого предупреждение о черной дыре висит, для Пушкина?
- Это с двенадцатого луча Альдебарана Пушкин, - заинтересовано прощелкало существо, - так и знал, что без него тут не обошлось.
- Сам ты с двенадцатого, - проворчал слесарь-сантехник, - крестовин на складе полно, получай и мотай отсюда.
- Так нечем мотать, - не сдавалось существо, - мне бы ФУМа еще, а то кончился.
- ФУМа ему… Какого тебе ФУМа, если крестовины левой дюзы на паклю с краской мотать надо? Уйди с визуализаторов моих. Телепортатор с запчастями за углом. – Дмитрий Наркисович захлопнул окно и лег спать с чувством выполненного долга.
Приблизительно в то же время, то есть в тот же наносекундный временной промежуток. Тремя измерениями левее, в московской квартире с теми же галактическими координатами, маститый писатель-фантаст Сергей Васильевич Лифси вытер вспотевший лоб, отложил в строну два газовых ключа третьего номера, и с хорошо видимым удовольствием осмотрел только что починенный им кухонный кран типа «елочка».
- Не течет, - удовлетворенно подумал писатель, - хорошо. Есть все-таки во мне что-то и от слесаря-сантехника. В следующий раз нужно смело взяться и попробовать поменять крестовину фановой трубы.
Писатель подошел к открытому окну, и взглянул в летнюю ночь. За окном пахло межзвездным пространством и медом с тонким оттенком открытого космоса. Писатель стоял и смотрел. С чувством выполненного долга.
