Случай на пожаре. Часть II
Случай на пожаре. Часть I
Вернувшись из поликлиники с верой в человечество, я отправился к дружбанам. Тактично выслушав их шуточки, мол, ты теперь в армии, сынок, я так же деликатно пошутил, что назову Тамаре их незатейливые фамилии. Вместе жареную картошку тушили, вместе и Родине послужим. День рожденья был у меня - у меня. В качестве подарка именинник получил что - получил какую-то чашку, которую, кстати, до сих пор не могу найти. Затем мне подарили ожоги по всему телу, мазь Вишневского и бинты. А затем мне подарили еще и вылет из Бауманки. Мне обидно за такие подарки, да. В общем, думайте, что будем делать.
Друзья думали не долго. Они решили все вместе пойти в деканат и замолвить за меня. Должен сказать вам, это было очень трогательное зрелище. Во-первых они продемонстрировали отличную военно-строевую подготовку, выстроившись как крестоносцы свиньей. Во-вторых вся эта свинья хором говорила обо мне такие прекрасные речи. Ну такие прекрасные, какие могли относиться только к покойнику. "Он целое лето тянул сети по Бауманке. Обеспечивал проведение научных конференций. А ведь мог бы отдыхать где-нибудь! Но он тянул сети и т.п. Он превосходный товарищ. Он всегда помогал и в учебе, и в личной жизни. Он специально вылез из шахты, чтобы занять место на капитанском мостике и т.д.". Я стоял как оплеванный и в сотый раз повторял про себя детскую считалочку.
А Тамара, судя по всему, была зачата прямо на партсобрании. Она абсолютно спокойно и даже с некоторым интересом слушала все эти дифирамбы, которые пели мои друганы. Наконец, когда последний фонтан красноречия заткнулся, она без передышки начала ответную речь. В речи говорилось о бесконечной роли какой-то еврейки Альмы Матер в воспитании технической интеллигенции. О бескрайней доброте государства, бескорыстно выкидывающего последние деньги, чтобы вырастить плеяду инженеров. С болью в сердце говорилось о великом превосходстве нашего образования и о великом предназначении нашей страны. Много говорилось о её особой роли среди мировых держав, пытающихся поставить нас на колени. О недавних бомбардировках Югославии вещалось вообще с невероятным надрывом. Затем наше внимание было умело съакцентировано на свежайшей новости с полей сражений невидимого фронта. Оказывается, совсем недавно на улицах Москвы черная заграничная машина сбила маленькую русскую девочку. Особо зловещим в этой истории виделся тот факт, что машина принадлежала (дальше произносим по слогам) американскому военному атташе.
Мы стояли онемевшие. Мы поняли, что таких чиновников нам никогда не переболтать. Солнце погасло. Панк в ожерелье из витой пары казался Пятачком по сравнению с империалистами из ЦРУ и Пентагона, лезшими в окно деканата. Становилось понятно - мы обречены. Мы просрали и горячую, и холодную войну. Наши инженеры вместо того, чтобы изобретать космолеты и чинить пушки, нажираются до чертей и сами сдают врагам свои флаги. Наконец я услышал поворотную фразу: "... и именно в этот момент находятся такие как он! Новик!" Если до этого речь шла в гору, то теперь вершина была достигнута и мы покатились вниз и далее мы внимательно слушали речь про свое девиантное поведение. Целью речи было застыдить меня, но мне никак не становилось стыдно. Мне было очень стыдно перед врачом, которой я соврал, что тушил пожар. Но перед этими людьми у меня как-то не получалось. Наконец, и эта речь закончилась. Закончилась она тем, что меня постигло заслуженное наказание, но у меня теперь в окопах будет много времени, чтобы обдумать поведение. И ещё - добавила Тамара - пусть тебе будет особо обидно, что наказали только тебя, а не твоих друзей.
В правосудии была поставлена точка. Защите возразить было нечего. Но тут внезапно заговорила коменда, доселе рассматривавшая свои ноги. "А кто теперь ремонтировать это всё будет? А кто теперь отмывать будет всё? А огнетушители мы где найдем? Начальник пожарной охраны мне сейчас сказал, что заправить один огнетушитель будет стоить две тысячи рублей. Где мы найдем такие деньги? А у нас проверка через неделю вообще-то". Её горячо поддержала завхоз и замдек. И тут Игорь улыбнулся и бросился на амбразуру: "Мы всё сделаем. Только не выгоняйте его." После прений сошлись на следующем. Мы все ремонтируем и покупаем огнетушители. Из общежития меня уже выгнали, а вот бумага с моим отчислением из Бауманки пока полежит под сукном.
Две тысячи рублей за один огнетушитель звучало непозволительно дорого. Через газетку "Из рук в руки" я нашел контору, заправляющую за 25 рублей и мысленно отправил привет начальнику бауманской пожарной охраны. Одним прекрасным майским утром мы повезли ржавые баллоны на заправку. Контора была государственной, базировалась в подвале и воняла гнилью. Мы спустились в подвал, познакомились с её директором и получили добро на заправку. После предоплаты директор попросил подождать минутку и пошёл искать рабочих. Где-то минут через двадцать, когда мы уже изучили всевозможные огнетушители на стенах, в подвал вплыл директор, конвоирующий двух рабочих. Это были очень брутальные мужчины, с полным набором мужских половых признаков: изо всех карманов торчали разводные ключи, отвертки и проволока. Оба были одеты в грязнющие байковые рубахи, имели недельную щетину и были в жопу пьяны. Директор долго объяснял им, что надо сделать. Но наши собеседники стояли на своем: "Нахуй-захуй, хуй заправишь нах. Хули пиздишь-говоришь? Я те говорю, ни хуя не заправишь нах." Пришлось идти за бутылкой. Работяги все сделали, а бутылку директор спионерил и запер в сейф. Напоследок с нас взяли обещания, ни в коем случае не трясти эти огнетушители и не везти их на метро. Они были разбиты в пух и прах и после ремонта держались на соплях. Сработать могли в любой момент от малейшего сотрясения.
Но денег у нас, у студентов, больше не было. Товарищ Каганович в непростые годы, для нас, козлов, построил метрополитен. Взвалив тяжелый груз на плечи, мы побрели в метро. После турникетов мы были сразу же остановлены бдительными ментами. Осмотрев огнеопасное содержимое наших рюкзаков, они принялись за документы. Игоряша в то время был помощником Жириновского и когда он вывалил в дежурке кучу фракционных удостоверений, менты сильно призадумались. У них что-то не срасталось. Грязные и потные помощники Жириновского тащили на себе ржавые баллоны по московскому метро. В конце концов блюстители отдали честь избранникам народа и отпустили нас на все четыре стороны.
В трясущемся вагоне оставалось ехать всего три станции, как огнетушители громко зашипели и мы поняли, что пришел наш звездный час. Массовое обливание огнетушителями в общаге было всего лишь скромной разминкой и прелюдией к той основной симфонии, которую нам суждено было исполнить в вагоне Московского Метрополитена. Что-что, а русские всегда умели умирать. Обнявшись, мы приняли простое решение. Если у кого-то из нас срабатывают огнетушители за плечами, то мы оба встаем посреди вагона на четвереньки, откидываем клапаны рюкзаков и, вращаясь как боевые слоны, начинаем синхронно хлестать струями всех этих мещан, разгадывающих кроссворды. Вот так, обнявшись, мы и доехали до станции Измайловская, лишь чудом не попав на первые полосы газет.
Сдав баллоны завхозу, мы принялись ремонтировать пожарные щиты. В одном из них мы нашли разбитые очки Шурика, а в другом лежали осколки чашки, подаренной мне на день рождения. Из общежития меня тогда выгнали, а из Бауманки нет. Еще две недели я ездил в поликлинику на перевязки и до сих пор жалею, что не решился отблагодарить эту благородную женщину, ради моих ожогов выходившую на работу и первого, и девятого мая. Легкие следы ожогов проступают местами и сейчас.
Всё закончилось. Вот только до сих пор, если я вижу огнетушитель, то машинально начинаю изучать и прикидывать как им сработать. Ничего не могу с собой поделать. Игорь тоже.
Вернувшись из поликлиники с верой в человечество, я отправился к дружбанам. Тактично выслушав их шуточки, мол, ты теперь в армии, сынок, я так же деликатно пошутил, что назову Тамаре их незатейливые фамилии. Вместе жареную картошку тушили, вместе и Родине послужим. День рожденья был у меня - у меня. В качестве подарка именинник получил что - получил какую-то чашку, которую, кстати, до сих пор не могу найти. Затем мне подарили ожоги по всему телу, мазь Вишневского и бинты. А затем мне подарили еще и вылет из Бауманки. Мне обидно за такие подарки, да. В общем, думайте, что будем делать.
Друзья думали не долго. Они решили все вместе пойти в деканат и замолвить за меня. Должен сказать вам, это было очень трогательное зрелище. Во-первых они продемонстрировали отличную военно-строевую подготовку, выстроившись как крестоносцы свиньей. Во-вторых вся эта свинья хором говорила обо мне такие прекрасные речи. Ну такие прекрасные, какие могли относиться только к покойнику. "Он целое лето тянул сети по Бауманке. Обеспечивал проведение научных конференций. А ведь мог бы отдыхать где-нибудь! Но он тянул сети и т.п. Он превосходный товарищ. Он всегда помогал и в учебе, и в личной жизни. Он специально вылез из шахты, чтобы занять место на капитанском мостике и т.д.". Я стоял как оплеванный и в сотый раз повторял про себя детскую считалочку.
А Тамара, судя по всему, была зачата прямо на партсобрании. Она абсолютно спокойно и даже с некоторым интересом слушала все эти дифирамбы, которые пели мои друганы. Наконец, когда последний фонтан красноречия заткнулся, она без передышки начала ответную речь. В речи говорилось о бесконечной роли какой-то еврейки Альмы Матер в воспитании технической интеллигенции. О бескрайней доброте государства, бескорыстно выкидывающего последние деньги, чтобы вырастить плеяду инженеров. С болью в сердце говорилось о великом превосходстве нашего образования и о великом предназначении нашей страны. Много говорилось о её особой роли среди мировых держав, пытающихся поставить нас на колени. О недавних бомбардировках Югославии вещалось вообще с невероятным надрывом. Затем наше внимание было умело съакцентировано на свежайшей новости с полей сражений невидимого фронта. Оказывается, совсем недавно на улицах Москвы черная заграничная машина сбила маленькую русскую девочку. Особо зловещим в этой истории виделся тот факт, что машина принадлежала (дальше произносим по слогам) американскому военному атташе.
Мы стояли онемевшие. Мы поняли, что таких чиновников нам никогда не переболтать. Солнце погасло. Панк в ожерелье из витой пары казался Пятачком по сравнению с империалистами из ЦРУ и Пентагона, лезшими в окно деканата. Становилось понятно - мы обречены. Мы просрали и горячую, и холодную войну. Наши инженеры вместо того, чтобы изобретать космолеты и чинить пушки, нажираются до чертей и сами сдают врагам свои флаги. Наконец я услышал поворотную фразу: "... и именно в этот момент находятся такие как он! Новик!" Если до этого речь шла в гору, то теперь вершина была достигнута и мы покатились вниз и далее мы внимательно слушали речь про свое девиантное поведение. Целью речи было застыдить меня, но мне никак не становилось стыдно. Мне было очень стыдно перед врачом, которой я соврал, что тушил пожар. Но перед этими людьми у меня как-то не получалось. Наконец, и эта речь закончилась. Закончилась она тем, что меня постигло заслуженное наказание, но у меня теперь в окопах будет много времени, чтобы обдумать поведение. И ещё - добавила Тамара - пусть тебе будет особо обидно, что наказали только тебя, а не твоих друзей.
В правосудии была поставлена точка. Защите возразить было нечего. Но тут внезапно заговорила коменда, доселе рассматривавшая свои ноги. "А кто теперь ремонтировать это всё будет? А кто теперь отмывать будет всё? А огнетушители мы где найдем? Начальник пожарной охраны мне сейчас сказал, что заправить один огнетушитель будет стоить две тысячи рублей. Где мы найдем такие деньги? А у нас проверка через неделю вообще-то". Её горячо поддержала завхоз и замдек. И тут Игорь улыбнулся и бросился на амбразуру: "Мы всё сделаем. Только не выгоняйте его." После прений сошлись на следующем. Мы все ремонтируем и покупаем огнетушители. Из общежития меня уже выгнали, а вот бумага с моим отчислением из Бауманки пока полежит под сукном.
Две тысячи рублей за один огнетушитель звучало непозволительно дорого. Через газетку "Из рук в руки" я нашел контору, заправляющую за 25 рублей и мысленно отправил привет начальнику бауманской пожарной охраны. Одним прекрасным майским утром мы повезли ржавые баллоны на заправку. Контора была государственной, базировалась в подвале и воняла гнилью. Мы спустились в подвал, познакомились с её директором и получили добро на заправку. После предоплаты директор попросил подождать минутку и пошёл искать рабочих. Где-то минут через двадцать, когда мы уже изучили всевозможные огнетушители на стенах, в подвал вплыл директор, конвоирующий двух рабочих. Это были очень брутальные мужчины, с полным набором мужских половых признаков: изо всех карманов торчали разводные ключи, отвертки и проволока. Оба были одеты в грязнющие байковые рубахи, имели недельную щетину и были в жопу пьяны. Директор долго объяснял им, что надо сделать. Но наши собеседники стояли на своем: "Нахуй-захуй, хуй заправишь нах. Хули пиздишь-говоришь? Я те говорю, ни хуя не заправишь нах." Пришлось идти за бутылкой. Работяги все сделали, а бутылку директор спионерил и запер в сейф. Напоследок с нас взяли обещания, ни в коем случае не трясти эти огнетушители и не везти их на метро. Они были разбиты в пух и прах и после ремонта держались на соплях. Сработать могли в любой момент от малейшего сотрясения.
Но денег у нас, у студентов, больше не было. Товарищ Каганович в непростые годы, для нас, козлов, построил метрополитен. Взвалив тяжелый груз на плечи, мы побрели в метро. После турникетов мы были сразу же остановлены бдительными ментами. Осмотрев огнеопасное содержимое наших рюкзаков, они принялись за документы. Игоряша в то время был помощником Жириновского и когда он вывалил в дежурке кучу фракционных удостоверений, менты сильно призадумались. У них что-то не срасталось. Грязные и потные помощники Жириновского тащили на себе ржавые баллоны по московскому метро. В конце концов блюстители отдали честь избранникам народа и отпустили нас на все четыре стороны.
В трясущемся вагоне оставалось ехать всего три станции, как огнетушители громко зашипели и мы поняли, что пришел наш звездный час. Массовое обливание огнетушителями в общаге было всего лишь скромной разминкой и прелюдией к той основной симфонии, которую нам суждено было исполнить в вагоне Московского Метрополитена. Что-что, а русские всегда умели умирать. Обнявшись, мы приняли простое решение. Если у кого-то из нас срабатывают огнетушители за плечами, то мы оба встаем посреди вагона на четвереньки, откидываем клапаны рюкзаков и, вращаясь как боевые слоны, начинаем синхронно хлестать струями всех этих мещан, разгадывающих кроссворды. Вот так, обнявшись, мы и доехали до станции Измайловская, лишь чудом не попав на первые полосы газет.
Сдав баллоны завхозу, мы принялись ремонтировать пожарные щиты. В одном из них мы нашли разбитые очки Шурика, а в другом лежали осколки чашки, подаренной мне на день рождения. Из общежития меня тогда выгнали, а из Бауманки нет. Еще две недели я ездил в поликлинику на перевязки и до сих пор жалею, что не решился отблагодарить эту благородную женщину, ради моих ожогов выходившую на работу и первого, и девятого мая. Легкие следы ожогов проступают местами и сейчас.
Всё закончилось. Вот только до сих пор, если я вижу огнетушитель, то машинально начинаю изучать и прикидывать как им сработать. Ничего не могу с собой поделать. Игорь тоже.
