Петрович без коровы
Секретаря в приемной не было, поэтому Сашка, без всякого предупреждения, распахнул дверь кабинета. И тишина. Петрович не встал, приветствуя знакомого посетителя, он не снял черные очки-консервы, закрывавшие половину лица, и не пошевелился. Сашкино: «Здравствуйте» колом повисло в воздухе.
- Да, ты не заболел ли часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку, чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса боли.
- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он, и у Сашки отлегло от сердца.
- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и вообще сидишь, как покойник в черных очках.
- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и другой еще руки тянет. Хотя, чувствую, и в гробу мне от вас фармазонов покоя не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала, сливающихся в один через переносицу.
- Кто ж тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул от вида синяков на строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям, как из одного магазина. Кто подбирал-то?
- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое пресс-папье, - Серегу попроси – приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал, но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.
- Серега, тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.
- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, - ну-ка помоги до дивана доползти. Сашка ловко подхватил Петровича под руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и ругал Серегу на разные лады.
- Охотник, блядь! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра поохотиться, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей «Рыси» поеду».
- А ты чего улыбаешься вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне на тебя глядя голову не задирать, а то шея болит.
Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка, Петрович продолжил рассказ.
- Ну, как тут откажешься? Знал ведь чем купить. Ямаха машина шустрая. Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее, конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса, батя, гони!». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Чего их отличать, когда они по цвету разные? Но не сказал – гнал уже вовсю, а на ходу не поорешь особенно. Мороз же в субботу был.
- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:
- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая, Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади орет. Вот уже сейчас лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается. Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся. Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу, раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул Сашке пустую рюмку и закурил:
- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль руками держу, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от снегохода, и тут…
- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже закурил.
- Дурак, - беззлобно возразил Петрович, - как твой приятель, в точности, - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что от меня справа, прям под рукой почти, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра. И думаю: нафига я руль то держу? Если снегоход летит, то рулем им управлять все равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит. Возьму, опять думаю, ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил. Долетел потому что. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега, еще что-то орал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а может и все вместе.
Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну, думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде кверхногами все, то есть, я. И чувствую, - кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут. Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, у нас же вечность впереди, торопиться некуда.
- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.
- Вот и я тогда подумал, Саша, какие, нахуй, ангелы, если я атеист? - Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул свободной ногой чтоб отогнать. Перекрестится же не могу, - атеист ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безродный: Серега меня из сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит правда все.
И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним не разговариваю.
- Да, ты не заболел ли часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку, чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса боли.
- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он, и у Сашки отлегло от сердца.
- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и вообще сидишь, как покойник в черных очках.
- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и другой еще руки тянет. Хотя, чувствую, и в гробу мне от вас фармазонов покоя не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала, сливающихся в один через переносицу.
- Кто ж тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул от вида синяков на строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям, как из одного магазина. Кто подбирал-то?
- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое пресс-папье, - Серегу попроси – приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал, но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.
- Серега, тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.
- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, - ну-ка помоги до дивана доползти. Сашка ловко подхватил Петровича под руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и ругал Серегу на разные лады.
- Охотник, блядь! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра поохотиться, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей «Рыси» поеду».
- А ты чего улыбаешься вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне на тебя глядя голову не задирать, а то шея болит.
Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка, Петрович продолжил рассказ.
- Ну, как тут откажешься? Знал ведь чем купить. Ямаха машина шустрая. Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее, конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса, батя, гони!». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Чего их отличать, когда они по цвету разные? Но не сказал – гнал уже вовсю, а на ходу не поорешь особенно. Мороз же в субботу был.
- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:
- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая, Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади орет. Вот уже сейчас лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается. Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся. Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу, раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул Сашке пустую рюмку и закурил:
- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль руками держу, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от снегохода, и тут…
- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже закурил.
- Дурак, - беззлобно возразил Петрович, - как твой приятель, в точности, - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что от меня справа, прям под рукой почти, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра. И думаю: нафига я руль то держу? Если снегоход летит, то рулем им управлять все равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит. Возьму, опять думаю, ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил. Долетел потому что. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега, еще что-то орал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а может и все вместе.
Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну, думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде кверхногами все, то есть, я. И чувствую, - кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут. Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, у нас же вечность впереди, торопиться некуда.
- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.
- Вот и я тогда подумал, Саша, какие, нахуй, ангелы, если я атеист? - Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул свободной ногой чтоб отогнать. Перекрестится же не могу, - атеист ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безродный: Серега меня из сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит правда все.
И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним не разговариваю.
